Семья Тибо (Том 1)
Шрифт:
Антуан остановился.
– Так ты все еще думаешь об этом?
– О чем?
– Да вот ты говоришь - простить их. Кого, за что простить? За то, что тебя отправляли в исправительную колонию?
Жак метнул на него недобрый взгляд, пожал плечами и пошел дальше. Разумеется, дело касалось его пребывания в Круи! Но вдаваться в объяснения не стоит. Антуан все равно не поймет.
Да и, кроме того, откуда исходит мысль о прощении? Как и сам толком не знал, хотя перед ним вечно вставал вопрос, какой сделать выбор - простить или же вынашивать в душе чувство старой обиды; не противиться, смириться, стать мелкотравчатым среди всех других мелкотравчатых или же, напротив, подстрекать, развивать те всеразрушительные силы, которые в нем
– И там я принялся бы за работу, - повторил он.
– Где же это там?
– Ну вот видишь, ты спрашиваешь где! Да тебе, Антуан, этого не понять. Ты всегда жил в согласии со всем, что тебя окружает. Тебе всегда нравился путь, который ты избрал.
И вдруг он мысленно стал осуждать старшего брата, что редко позволял себе. Антуан представился ему самодовольным и ограниченным. Энергичен, верно, - но умен ли он? Ну да, ум натуралиста! До того положительный ум, что Антуан находит в занятиях науками полнейшее удовлетворение! Ум, построивший для себя целую философию на одном лишь понятии активной деятельности, вполне довольный ею! И что всего важнее, - ум, который все обесценивает, лишает окружающее того, что составляет истинный смысл, истинную красоту вселенной.
"Нет, я не такой, как ты", - подумал он запальчиво. И отстранился от брата, молча пошел один по самому краю тротуара.
"Я здесь задыхаюсь, - раздумывал он.
– Все, что я вынужден делать по их воле, мне ненавистно, смерти подобно! А чего стоят мои наставники! Мои сотоварищи! А их увлечения, их любимые книги! Эти современные писатели! Ах, если б хоть один человек в целом мире мог только предположить, что я представляю собою, вникнуть в мои замыслы! Да и никто и не догадывается, даже Даниэль!"
Он не слушал, что говорил ему Антуан. "Забыть все, что я уже написал, думал он.
– Вырваться на простор! Заглянуть в свою душу и высказать все! Ведь еще никто не осмеливался высказать все. И вот час пробил: выскажу я!"
Стояла такая жара, что трудно было подниматься по крутой улице Суфло. Братья пошли медленнее. Антуан все еще говорил. Жак молчал. И, заметив это, усмехнулся, подумал: "В сущности, спорить с Антуаном я никогда не мог. Или я даю ему отпор и прихожу в бешенство, или смиренно выслушиваю доводы, которые он выкладывает с такой последовательностью, и молчу. Как сейчас. И в этом есть что-то двоедушное. Ведь знаю, что Антуан принимает мое молчание за согласие, а это не так. Далеко не так! За свои идеи я держусь крепко. Пусть другие считают их сумбурными - мне все равно. В их ценности я уверен. Дело лишь за тем, чтобы умело доказать эту ценность. А так и будет, когда я этим займусь! Доказательства всегда найдутся. Ну, а Антуан идет в гору, в гору. И никогда не задается вопросом: а может быть, мои рассуждения в чем-то обоснованны. Но до чего ж я все-таки одинок..." И ему с новой силой захотелось уехать. "Все бросить, сразу, вот было бы чудесно! Опустевшие комнаты! Чудо отъезда" 42 . Он снова усмехнулся, бросил недобрый взгляд на Антуана и продекламировал:
– Семьи, я ненавижу вас! О, замурованный очаг, о, запертые двери...
– Откуда это?
– Натанаэль! Ты мимоходом все увидишь, но не останешься нигде...
– Откуда же?
– Да так, из одной книги, - ответил Жак уже без улыбки. И вдруг заторопился.
– Из книги, повинной во всем! Из книги, в которой
– Потом замолчал и вдруг добавил совсем другим тоном скороговоркой, глухо: - Ведь я только говорю - уехать! Но слишком поздно. Я и в самом деле не могу теперь уехать.
Антуан возразил:
– Ты всегда говоришь "уехать" с таким видом, как будто хочешь сказать: "Навек покинуть родину!" Разумеется, все это не так просто. Но отчего бы тебе не отправиться в какое-нибудь путешествие? Если ты принят, отец сочтет вполне естественным, что летом тебе надо развеяться.
Жак покачал головой:
– Слишком поздно.
Что он подразумевал под этим?
– Но ведь ты же не собираешься проторчать два месяца в Мезон-Лаффите в обществе отца и Мадемуазель?
– Собираюсь.
И он сделал какой-то уклончивый жест. Меж тем они уже пересекли площадь Пантеона, и, когда вышли на улицу Ульм, он указал пальцем на людей, группами стоявших перед Эколь Нормаль, и нахмурился.
"До чего же своеобразная натура", - подумал Антуан. Он часто отмечал это, - снисходительно, с какой-то подсознательной гордостью. И хоть он терпеть не мог непредвиденного, а Жак вечно сбивал его с толку, он всегда старался понять брата. Несвязные речи, вырывавшиеся у Жака, заставляли Антуана, обладавшего деятельным умом, все время упражнять мысль в поисках смысла, что, впрочем, его забавляло и, как он воображал, позволяло постичь характер младшего брата. На самом же деле бывало так: стоило только Антуану решить, что с точки зрения психологической он сделал в высшей степени правильное заключение, как новые высказывания Жака опрокидывали все его логические построения; приходилось начинать все сызнова и чаще всего делать прямо противоположные выводы. Таким образом, в каждой беседе с братом у Антуана неожиданно возникал целый ряд самых противоречивых суждений, причем последнее из них всегда казалось ему окончательным.
Они подходили к угрюмому фасаду Эколь Нормаль. Антуан обернулся к брату и окинул его проницательным взглядом. "Когда смотришь в корень вещей, пришло ему в голову, - видишь, что этот юнец и не подозревает, какая у него тяга к семейной жизни".
Ворота были отворены, и во дворе толпился народ.
У парадного входа Даниэль де Фонтанен болтал со светловолосым молодым человеком.
"Если Даниэль первым нас заметит, значит, я принят", - подумал Жак. Но Антуан окликнул их, и Фонтанен с Батенкуром обернулись одновременно.
– Чуточку нервничаешь?
– осведомился Даниэль.
– Ничуть не нервничаю.
"Если он произнесет имя Женни, значит, я принят", - загадал Жак.
– Нет ничего хуже последних пятнадцати минут перед объявлением списка, - заметил Антуан.
– Вы думаете?
– с улыбкой возразил Даниэль. Из ребячества он частенько противоречил Антуану, величал его доктором и посмеивался над его видом важным не по летам.
– В ожидании всегда есть своя прелесть.
Антуан пожал плечами.
– Слышишь?
– спросил он брата.
– Ну, что до меня, - продолжал он, - то хоть мне приходилось уже четырнадцать, а то и пятнадцать раз испытывать такие "ожидания", я так к ним и не привык. К тому же я заметил: те, кто в такие минуты надевает личину стоиков, как правило, люди посредственные или малодушные.
– Не всем дано находить прелесть в нетерпеливом ожидании, - заметил Даниэль, который смотрел на Антуана чуть насмешливым взглядом, теплевшим, когда он переводил глаза на Жака.