Семья Тибо, том 1

дю Гар Роже Мартен

— Дама говорит, — снова начала та, что была помоложе, — даже не платить счет, а прежде сменить, уехать, отвозить больную даму в другой место. Verstaat U? Так лучше из-за Politie [105] .

Тут дверь стремительно распахнулась, и появился Жером. Он бросился к красному капоту и стал резко выговаривать ему по-голландски, выталкивая вон из комнаты. Голубой капот молчал, нагло разглядывая то Жерома, то г-жу де Фонтанен. Между тем старуха уже дошла до предела и, взмахивая кулаком, бряцая браслетами, как цыганка, выкрикивала обрывки фраз, где все время повторялись одни и те же слова:

105

Полиции (голл.).

— Morgen, morgen… Politie! [106]

В конце концов Жерому удалось их выдворить и закрыть дверь на защелку.

— Пожалуйста, простите, — сказал он, с раздосадованным видом оборачиваясь к жене.

И тут Тереза заметила, что он, должно быть, не Ноэми навещал, а приводил себя в порядок, — побрился, слегка напудрился, как-то помолодел. "А я-то, — подумала она, — как я-то выгляжу после ночи в вагоне?"

— Зря я не сказал вам, чтобы вы заперлись, — продолжал он, приближаясь. — Старуха, хозяйка, — славная женщина, но болтлива и бесцеремонна…

106

Завтра же… завтра же… Полиция! (голл.).

— Да что же ей от меня было нужно? — спросила рассеянно Тереза. Она узнала аромат лимонной цедры, который всегда носился вокруг Жерома после бритья. Прошло несколько секунд, а она все стояла, полуоткрыв губы, с затуманенным взором.

— Я не понял ее жаргона, — заметил он. — Должно быть, она приняла вас за другую.

— Женщина в голубом несколько раз повторяла, что надо заплатить по счету и переехать.

Жером пожал плечами, и г-жа де Фонтанен уловила как бы отголосок прежнего его смеха — немного искусственного, немного фатовского смеха, узнала его манеру смеясь откидывать голову.

— Ха-ха-ха!.. До чего это глупо! — воскликнул он. — Старуха, может быть, боится, что я не уплачу! — Казалось, он считает совершенно нелепым само предположение, что ему может быть трудно уплатить долг. — Да и чем я виноват? — продолжал он, вдруг помрачнев. — Я так хлопотал. Ни в одну гостиницу нас не хотят пускать.

— Да, но она мне сказала — из-за полиции?

— Сказала — из-за полиции? — повторил он с изумлением.

— Вот именно.

Снова она заметила на лице Жерома то знакомое, мнимо наивное выражение, воспоминание о котором было связано с самыми тяжкими минутами ее жизни, и сейчас это так угнетающе на нее подействовало, будто в воздухе вдруг распространилась зараза.

— Чепуха! Чего ради станут вести дознание? Из-за того, что на нижнем этаже лежит больная? Вздор! Главное — отдать пятьсот флоринов этому лекаришке.

Госпожа де Фонтанен плохо понимала, о чем идет речь, и это было мучительно, так как ею владела постоянная потребность в ясности. А мучительнее всего было то, что Жером, как всегда, впутался в неприятную историю, замарал себя какими-то уловками, о которых она просто не знала, что и думать.

— Сколько же времени вы тут находитесь? — спросила она, решив хоть что-нибудь выведать.

— Две недели. Нет… поменьше: дней двенадцать, пожалуй, десять. Все у меня в голове смешалось.

— Ну а… что за болезнь?.. — продолжала она и последнее слово произнесла таким подчеркнуто вопросительным тоном, что увильнуть он не мог.

— В том-то и дело, — отозвался он как будто без всяких уверток. — С врачами-иностранцами так трудно столковаться! Это какая-то местная болезнь, знаете, одна из форм голландской лихорадки… Испарения каналов… — Он подумал и продолжал: — Здесь, в городе, распространена болотная лихорадка полно всяких миазмов, — они еще плохо изучены…

Она слушала его рассеянно. Против воли отмечала, что всякий раз, когда вопрос касался Ноэми, сама поза Жерома, и то, как он пожимает плечами, и безразличный тон, каким он упоминает о ее болезни, словом, все отнюдь не говорит о пылкой страсти. Однако она гнала от себя мысль об охлаждении.

Он не замечал испытующего взгляда, который она с него не сводила; подошел к окну и, не поднимая штору, внимательно осмотрел набережную. А когда снова приблизился к жене, на его лице появилось то строгое, трезвое и правдивое выражение, которое она хорошо знала, которого так боялась. Он сказал без всякого перехода:

— Благодарю вас, вы так добры. Приехали, несмотря на все то горе, которое я вам причинил… Тереза… Мой друг…

Она отпрянула, не глядя на него. Но она была так чутка к душевным переживаниям ближнего, а к переживаниям Жерома особенно, и в этот миг не могла отрицать, что он был по-настоящему взволнован, что его благодарность была искренней. И все же она запретила себе отвечать, запретила себе говорить с ним.

— Проводите меня… туда, — попросила она.

Он не сразу согласился, но поколебавшись, сказал:

— Пойдемте.

Ужасное мгновение близилось.

"Держать себя в руках! — внушала себе г-жа де Фонтанен, шагая вслед за Жеромом по длинному сумрачному коридору. — Может, она еще в постели? Выздоравливает? Что я ей скажу?" И вдруг подумала, что у нее самой лицо помятое, усталое, и подосадовала: хоть бы шляпу надела.

Жером остановился перед закрытой дверью. Г-жа де Фонтанен дрожащей рукой провела по своим седым волосам, подумала: "Уж она-то найдет, что я постарела". Мужество ее покидало.

Жером тихо отворил дверь. "Она лежит", — решила г-жа де Фонтанен.

В комнате стоял полумрак, занавески из набивной ткани в синих разводах были опущены. Две чужие женщины поднялись при ее появлении. Одна низенькая, должно быть, служанка или же сиделка, в фартуке, что-то вязала; другая была рослая матрона лет пятидесяти, в чепце, какие носят итальянские поселянки; когда г-жа де Фонтанен прошла на середину комнаты, она попятилась назад и, что-то шепнув на ухо Жерому, исчезла.

Тереза не заметила ни ее ухода, ни того, какой беспорядок царит в комнате, ни таза, ни груды полотенец, запятнанных кровью и валявшихся на постели. Все внимание она сосредоточила на больной, лежавшей плашмя, без подушек. А вдруг Ноэми сейчас обернется к ней лицом? Очевидно, она спит, слышен легкий храп; и г-жа де Фонтанен уже малодушно поглядывала на дверь, зачем будить больную? — когда Жером знаком попросил ее подойти к изножью кровати. Отказать она не решилась. И тут она разглядела, что глаза у Ноэми открыты, а прерывистый храп вырывается из отверстого рта. Она уже освоилась в темноте и теперь видела бескровное лицо и тусклые синеватые зрачки, напоминавшие зрачки забитого животного. Она вмиг поняла, что тут лежит обреченная на смерть, и так была потрясена, что обернулась и чуть было не позвала на помощь. Но рядом стоял Жером, и, хотя лицо его, когда он смотрел на умирающую, было искажено горем, Тереза поняла, что ничего нового открыть ему не может.