Семья Тибо, том 1
Шрифт:
— Давай спустимся к реке, по дороге поболтаем, — предложил он, беря Даниэля под руку.
— Не могу, старина. Возвращаюсь в Париж поездом час двадцать. Понимаешь, я готов быть сторожевым псом ночью, но днем…
Его улыбка ясно говорила о том, какого рода дела призывают его в Париж, она резнула Жака, и он отнял руку.
— А знаешь что? — продолжал Даниэль, чтобы рассеять набежавшую тучку. Идем к нам, вместе позавтракаем. Доставь удовольствие Женни.
Жак потупился, чтобы скрыть смятение, вновь охватившее его. Он сделал вид, будто колеблется, но ведь отец еще не вернулся, и можно не являться к трапезе. И его охватила такая радость, что он сам удивился. Он тотчас же обуздал ее и ответил:
— Пожалуй. Успею сбегать предупредить домашних. Ступай вперед. Я тебя быстро догоню.
Несколько минут спустя он увидел своего друга — тот ждал его, лежа в траве у Замка.
— Хорошо-то как! — крикнул ему Даниэль, подставляя ноги под солнечные лучи. — А как чудесен парк нынче утром! Тебе повезло — живешь в таком обрамлении!
— Живи и ты так — от тебя одного зависит, — возразил Жак.
Даниэль поднялся.
— Э, да я и сам знаю, — уступчиво ответил он с мечтательным и чуть озорным выражением лица. — Но я — не то что ты… Ну, дружище, — сказал он, приближаясь и меняя тон, — кажется, у меня завязывается чудесный роман!
— Зеленоглазая крошка?
— Зеленоглазая?
— Та, что была в баре Пакмель.
Даниэль остановился, посмотрел куда-то вдаль невидящим взглядом, и странная улыбка мелькнула на его губах.
— Ринетта? Да нет — новая встреча, еще лучше! — Он замолчал, задумался. — Да, Ринетта — девица своенравная, — сказал он после паузы. — Вообрази, она меня бросила! Да, через несколько дней!
Он засмеялся, как человек, с которым ничего подобного в жизни еще не случалось.
— Тебя, писателя, она, пожалуй, и увлекла бы. А меня утомляла. Никогда я еще не встречал такой непонятной женщины. Я и по сей день спрашиваю себя да любила ли она меня хоть десять минут кряду; но зато когда любила!.. Бесноватая!.. Должно быть, прошлое у нее довольно подозрительное и не дает ей покоя. Знаешь, если б мне сказали, что в прошлом она участница какой-нибудь преступной шайки, я бы, право, ничуть не удивился.
— Ты с ней теперь совсем не встречаешься?
— Нет. Даже не знаю, что с ней сталось; она больше не появлялась у Пакмель… Порой я о ней скучаю, — добавил он, помолчав. — Да это я так только говорю, а в сущности, длиться все это не могло, она бы скоро стала невыносимой. Ты даже не представляешь себе, до чего она назойлива! Непрерывно задавала вопросы. Вопросы о моей личной жизни. Ну да! О моей семье, о матери, сестре, и того лучше — об отце!
Несколько шагов он прошел молча, потом продолжал:
— Но так или иначе, а у меня связано с ней одно великолепное воспоминание — о том вечере, когда я ее отхватил у Людвигсона.
— Ну а он у тебя не отхватил… жалованье?
— Он-то? — Взгляд Даниэля блеснул, губы сложились в улыбку, обнажив оскал зубов: — Никогда еще мне не представлялся такой случай оценить милейшего Людвигсона: так вот, он ни разу и вида не подал, что помнит об этом! Думай о нем, что тебе угодно, старина. А я утверждаю, что он умная голова!
Женни в то утро не выходила из дому; когда Даниэль позвал ее на теннисную площадку, она наотрез отказалась, сославшись на то, что будто бы ей некогда. Делать ей ничего не хотелось, так и не удалось ничем занять время.
Но вот она из окна увидела, как молодые люди вдвоем идут по садовой дорожке, и сразу почувствовала досаду: Жак все испортит, не удастся позавтракать наедине с братом, а она так этому радовалась. Впрочем, дурное настроение мигом улетучилось, как только в полуоткрытых дверях появилось веселое лицо Даниэля.
— Угадай, кого я привел к завтраку?
"Переодеться успею", — подумала она.
Жак прохаживался по саду — еще никогда так, как в то утро, не наслаждался он очарованием здешних мест. Владение Фонтаненов раскинулось у самого выхода из парка, поодаль от роскошных вилл, и дышало уютом, будто уединенная ферма, приютившаяся на опушке леса. Разномастные постройки прилепились к основному зданию, — вероятно, прежде это был охотничий домик с высокими окнами, позже раз десять переделанный; деревянная крытая лестница, похожая на лестницу в овине, вела в одну из двух боковых пристроек — ту, что была повыше. Голуби — питомцы Женни, беспрестанно сновали, вспархивая, по покатым черепичным кровлям; на стенах от прежних времен сохранилась ярко-розовая штукатурка, которая впитывала в себя солнечный свет, как итальянская известковая краска. Могучие ели, росшие как придется, окутывали дом тенью, и под ними было сухо, пахло смолой и не росла трава.
Завтрак прошел оживленно — тон задавал Даниэль. Он был весел в то утро, предвкушая радости, которые сулил ему день. Он похвалил голубое полотняное платье Женни и прикрепил к ее корсажу белую розу, звал ее "сестричка", хохотал по любому поводу и сам развлекался своим приподнятым настроением.
Ему захотелось, чтобы Жак и Женни проводили его на станцию и вместе с ним дождались поезда.
— А к обеду ты приедешь? — спросила она. И Жак не без грусти отметил в ее тоне жесткость, которая, разумеется, без умысла, иногда прорывалась, несмотря на всю ее скромность и мягкость.
— Бог мой, вполне вероятно! — ответил Даниэль. — Иначе говоря, я сделаю невозможное, чтобы поспеть на семичасовой поезд. И уж во всяком случае, приеду засветло — я ведь так обещал в письме к маме.
Последние слова он произнес, как подобает послушному мальчику, и это так мило прозвучало, вылетев из мужских его губ, что Жак невольно рассмеялся, да и сама Женни, — она в это время наклонилась и прикрепляла поводок к ошейнику своей собачки, — вскинула голову, взглянула на брата и усмехнулась.
Поезд подходил к станции. Даниэль оставил их и побежал к первым вагонам, совсем пустым; издали они увидели, как он высунулся из двери вагона и с озорным видом машет им платком.
Они остались вдвоем, не успев к этому подготовиться, все еще под воздействием веселого настроения Даниэля. Без всякого усилия сохранили они товарищеский тон, будто Даниэль все еще продолжал их связывать, и он и она почувствовали такое облегчение от нового их перемирия, что оба старались не нарушать согласия.
Женни, чуть огорченная отъездом брата, рассуждала о постоянных его отлучках.
— Вам бы следовало поговорить с Даниэлем: зря он так проводит каникулы — разъезжает то туда, то сюда. Он и не догадывается, как огорчает маму тем, что в этом году так редко бывает дома. Ну конечно, вы будете его защищать, добавила она, впрочем без всякой язвительности.
— Да нет же, и не собирался, — возразил он. — Или вы думаете, что я одобряю его образ жизни?
— Но ему-то вы хоть говорили об этом?