Семья Тибо, том 1
Шрифт:
— Все-таки, Антуан… А что, если созвать консилиум?
Антуан пожал плечами. Если бы возникла хоть малейшая трудность, с которой он сам не мог справиться, неужели он первый не созвал бы всех своих коллег? Он что-то резко ответил Жаку, но тот не расслышал: больной снова начал вопить, что означало краткую передышку перед новым приступом.
Жак рассердился.
— Но в конце концов, Антуан, придумай что-нибудь! — крикнул он. Неужели же нет никакого средства!
Антуан стиснул зубы. Слезы высохли на его глазах. Он поднял голову, зло посмотрел на брата и буркнул:
— Есть. Одно средство есть всегда.
Жак понял. Он не опустил глаз, не шелохнулся.
Антуан вопросительно посмотрел на него, потом пробормотал:
— А ты, ты ни разу об этом не думал?
Жак быстро кивнул головой. Он заглянул в самую глубину зрачков Антуана, и ему вдруг почудилось, что сейчас они оба, должно быть, очень похожи: та же складка между бровями, то же выражение мужества и отваги, та же маска "способных на все".
Здесь, у камина, они были в полумраке, Антуан сидел, Жак стоял. Больной вопил так громко, что женщины, стоявшие у постели на коленях и полудремавшие от усталости, не могли расслышать их слов.
Первым нарушил молчание Антуан.
— А ты бы, ты сделал?
Вопрос был поставлен прямо, грубо, но голос еле заметно дрогнул. На сей раз глаза отвел Жак. И наконец процедил сквозь зубы:
— Не знаю… Возможно, и нет.
— А я вот — да! — отозвался Антуан.
Резким движением он поднялся с кресла. Однако так и остался стоять, застыв на месте. Потом неуверенно протянул к Жаку руки и спросил, нагнувшись:
— Ты меня осуждаешь?
Не колеблясь, Жак тихо ответил:
— Нет, Антуан.
Они снова переглянулись, и впервые после возвращения домой оба испытали чувство, близкое к радости.
Антуан приблизился к камину. Раскинув руки, он обхватил пальцами край мраморной доски и, ссутулясь, стал смотреть в огонь.
Решение принято. Остается провести его в жизнь. Но когда? Но как? Надо действовать без свидетелей. Жак, конечно, не в счет. Скоро полночь. Приблизительно через час придут сестра Селина с Леоном: значит, все должно быть кончено до их появления. Нет ничего проще. Сначала надо сделать кровопускание, чтобы вызвать слабость, дремоту, и тогда можно будет отослать пожилую монашенку и Адриенну спать, не дожидаясь смены. А когда они останутся одни с Жаком… Коснувшись груди, Антуан нащупал пальцами пузырек морфия, который он носил в кармане с тех пор… С каких пор? С утра их приезда. Когда они с Теривье ходили вниз за опиумом, и в самом деле, вспомнилось ему, он на всякий случай сунул в карман халата этот пузырек с концентрированным раствором… И этот шприц. На всякий случай? А зачем? Казалось, все это засело у него в голове, и сейчас он только приводил в исполнение детали давно разработанного плана.
Но близился новый приступ. Приходилось ждать, когда он кончится. Жак в приливе сил занял свой пост. "Последний приступ", — думал Антуан, подходя к постели; ему почудилось, будто в устремленных на него глазах Жака он прочел ту же самую мысль.
К счастью, период оцепенения был короче предыдущего, но судороги такие же яростные.
Пока несчастный с пеной у рта продолжал буйствовать, Антуан обратился к сестре:
— Возможно, кровопускание даст ему хоть какую-нибудь передышку. Когда он успокоится, принесите мне мои инструменты.
Действие кровопускания сказалось почти сразу же. Ослабев от потери крови, г-н Тибо задремал.
Обе женщины до того устали, что безропотно согласились уйти, не дождавшись смены, — как только Антуан предложил им пойти отдохнуть, обе ухватились за эту возможность.
Антуан и Жак остаются одни.
Оба стоят в отдалении от постели: Антуан пошел закрыть дверь, так как Адриенна не захлопнула ее, а Жак, сам не зная почему, отступил к камину.
Антуан избегает смотреть на брата: в эту минуту ему отнюдь не требуется чувствовать возле себя чье-то любящее присутствие; не нужен ему и сообщник.
Засунув руку в карман халата, он нащупывает маленькую никелированную коробочку. Он дает себе еще две секунды. Не то чтобы он хочет еще и еще раз взвесить все "за" и "против", он взял себе за правило никогда в момент действия не пересматривать хода мыслей, приведшего к этому действию. Но сейчас, приглядываясь издали к этому лицу на белоснежной наволочке, к этому лицу, которое с каждым днем становилось ему все более родным, он на миг поддается меланхолии, присущей вершинному мигу жалости.
Прошли две секунды.
"Может, во время приступа это было бы не так тягостно", — думает Антуан, быстро подходя к больному.
Он вынимает из кармана пузырек, взбалтывает его содержимое, проверяет иглу шприца и вдруг останавливается, ища чего-то взглядом. И тут же пожимает плечами: оказывается, он машинально искал спиртовку, чтобы прогреть платиновое острие…
Жак ничего этого не видит: спина Антуана, склонившегося над больным, скрывает от него постель. Тем лучше. Однако он решается и делает шаг вперед. Отец, очевидно, спит. Антуан расстегивает пуговицу на обшлаге его сорочки и засучивает рукав.
"Из левой руки я пускал кровь, сделаем укол в правую", — думает Антуан.
Зажав пальцами складку кожи, он поднимает шприц.
Жак судорожно зажимает себе рот ладонью.
Игла с сухим звуком входит в тело.
С губ спящего слетает стон; плечо вздрогнуло. В тишине раздается голос Антуана:
— Не шевелись… Сейчас, отец, тебе станет легче…
"Он с ним в последний раз говорит", — думает Жак.
В стеклянной трубочке шприца уровень жидкости понижается медленно… Если в спальню войдут… Кончил? Нет. Антуан оставляет на минуту иглу в коже, потом осторожно снимает шприц и наполняет его вторично. Жидкость течет все медленнее и медленнее… А вдруг войдут… Еще один кубический сантиметр… До чего же медленно… Еще несколько последних капель…
Антуан вытаскивает иглу быстрым движением, протирает вспухшее место, откуда выступила розоватая жемчужина сукровицы, застегивает сорочку и прикрывает больного одеялом. Будь он в спальне один, он непременно склонился бы к этому мертвенно-бледному челу, впервые за двадцать лет ему захотелось поцеловать отца… Но он выпрямляется, отступает на шаг, сует в карман шприц и оглядывается вокруг, проверяя, все ли в порядке. Тут только он поворачивается к брату, и его глаза, равнодушно-суровые, словно бы говорят: