Семья Тибо, том 1
Шрифт:
Антуан взглянул на часы и спросил Жака:
— Ну как, у тебя еще есть тут дела?
Жак вздрогнул.
— Дела? Никаких, — ответил он с расстроенным лицом. Он только сейчас заметил, что нечаянно, — конечно, это случилось, когда вывесили список, разбередил волдырь на губе, который вот уже целую неделю обезображивал его.
— Тогда давай улетучимся, — предложил Антуан. — До обеда мне еще надо навестить больного.
Не успели они выйти из ворот, как встретили Фаври, который спешил сюда узнать новости. Он торжествовал:
— А что я вам говорил! Недаром мне передали, что французское сочинение написано замечательно.
Фаври закончил Эколь Нормаль [71] год тому назад и, чтобы увильнуть от работы в провинции, добился места в лицее Людовика Святого, где он временно замещал преподавателя; днем, в свободные часы, он давал частные уроки, что позволяло ему вкушать радости ночного Парижа. Он терпеть не мог преподавательскую деятельность, мечтал о журналистике и втайне о политической карьере.
71
Эколь Нормаль — высшее учебное заведение в Париже, готовящее преподавателей коллежей. Имеет два факультета: литературы и точных наук.
Жак вспомнил, что Фаври довольно близко знаком с экзаменатором по греческому языку; и снова перед его умственным взором всплыли зеленое сукно и профессорский палец, он почувствовал, что краснеет от стыда. Он еще как-то не осознавал, что принят, и испытывал не чувство облегчения, а одно лишь ощущение усталости, которое вдруг исчезало, когда на него находили приступы неистового раздражения при воспоминании о нелепой ошибке и о волдыре.
Даниэль и Батенкур с веселым смехом подхватили его под руки и, словно пританцовывая, поволокли в сторону Пантеона. Антуан и Фаври шли за ними.
— В половине седьмого звонит будильник, он поставлен на блюдце, а блюдце на стакан, — громко рассказывал Фаври, самодовольно посмеиваясь. — Я бранюсь, приоткрываю один глаз, зажигаю свет. Затем я перевожу стрелку на семь часов и засыпаю снова. А этот взрывной снаряд держу на груди. Скоро весь дом, весь квартал начинает так сотрясаться, что земля дрожит. Я прихожу в ярость, но держусь стойко. Даю себе поблажку — полежать еще пять минут, еще десять, еще пятнадцать, а когда набегает лишних две минуты, решаю долежать до двадцати минут, пусть уж будет круглая цифра. Наконец вылезаю из постели. Все у меня с вечера наготове — разложено на трех стульях, как амуниция у пожарного. В двадцать восемь минут восьмого я уже на улице. Разумеется, я еще никогда не успевал помыться, позавтракать. За четыре минуты надо добраться до метро. Взлетаю на кафедру, когда бьет восемь, и долбежка начинается. Сами видите, до которого часу все это тянется. А еще нужно пополоскаться в тазу, переодеться, пообедать, встретиться с приятелями. Когда же мне работать?
Антуан слушал рассеянно и глазами искал такси.
— Жак, ты пообедаешь со мной? — спросил он.
— Жак пообедает с нами, — заявил Даниэль.
— Нет, нет, — крикнул Жак, — сегодня я обедаю с Антуаном. — И с досадой подумал: "Да когда же они от меня отвяжутся! Прежде всего мне надо смазать йодом волдырь".
— Давайте пообедаем вместе! — предложил Фаври.
— Где?
— Да где угодно Хотя бы у Пакмель.
Жак стал отнекиваться:
— Нет. Сегодня не надо. Я устал.
— Ты нам портишь настроение, — негромко сказал Даниэль, подхватывая Жака под руку. — Доктор, встретимся у Пакмель.
Антуан остановил такси. Он обернулся и, чуть поколебавшись, спросил:
— А что такое Пакмель?
— Да совсем не то, что вы думаете, — на всякий случай сказал Фаври с уверенным видом.
Антуан вопросительно посмотрел на Даниэля. И тот ответил:
— Что такое Пакмель? Объяснить нелегко. Не правда ли, дружище Бат? Ничего общего с заурядными ночными кабаками. Почти что семейный пансион. Ну да, пожалуй, бар, но только от пяти до восьми. В восемь чужаки расходятся и остаются одни завсегдатаи; столы сдвигают, накрываются большущей скатертью, и все чинно усаживаются обедать во главе с мамашей Пакмель. Недурной оркестр. Хорошенькие девушки. Что вам еще нужно? Значит, решено? Встречаемся у Пакмель?
Антуан редко выходил из дому по вечерам: днем он бывал очень занят, и поэтому вечером приходилось готовиться к конкурсу больничных врачей. Но в этот день гематология была ему совсем не по вкусу; завтра воскресенье, всю работу — на понедельник. Время от времени он проводил субботние вечера, подчиняясь велениям плоти. Заведение Пакмель ввело его в искушение. Хорошенькие девушки…
— Ну, раз вы настаиваете, — сказал он самым непринужденным тоном. — А где же это находится?
— На улице Монсиньи. Ждем вас до половины девятого.
— Появлюсь гораздо раньше, — отозвался Антуан и захлопнул дверцу такси.
Жак не стал бунтовать, — ведь брат согласился прийти, — и его настроение изменилось, кроме того, ему всегда доставляло удовольствие потакать капризам Даниэля.
— Пошли пешком? — спросил Батенкур.
— Я ринусь в метро, — заявил Фаври, поглаживая подбородок. — Только переоденусь и присоединюсь к вам.
Тяжелые грозовые тучи нависли над Парижем — на исходе июля небо всегда становится опалово-серым, и нельзя понять, то ли это туман, то ли пыль.
До заведения Пакмель можно было дойти за полчаса.
Батенкур подошел поближе к Жаку.
— Ну вот вы и вступили на путь, ведущий к славе, — произнес он без всякой иронии. Жака передернуло, а Даниэль улыбнулся. Батенкур был старше его лет на пять, но Даниэль считал его зеленым юнцом и терпел именно за то, что так бесило Жака: за неистребимое простодушие. Жаку вспомнилось, как они — чтобы позабавиться — упрашивали Батенкура прочесть что-нибудь наизусть и как тот подходил к камину и начинал:
Сладковолосый корсиканец [72] ! Как прекрасна
В дни мессидора Франция была!
И взрыв веселого хохота никогда не вызывал у него подозрений.
В те далекие дни Симон де Батенкур, недавно приехавший из города, расположенного где-то на севере страны, — места службы его отца, полковника, — носил черный, наглухо застегнутый сюртук, который он приобрел, полагая, что именно в таком приличествует изучать богословие в Париже. Будущий пастор тогда часто навещал г-жу Фонтанен, которая почитала своим долгом его опекать, ибо с детства была дружна с полковницей Батенкур.
72
Сладковолосый корсиканец… — Искаженные строки из стихотворения "Кумир", посвященного Наполеону I (уроженцу Корсики), французского поэта Огюста Барбье (1805–1882).