Семья Тибо (Том 3)
Шрифт:
Филип сделал гримасу.
– Жорес... Жорес рассчитывает и на то, что влияние масс может предотвратить войну... Умозрительные выкладки... Легко можно представить себе воинственное, боевое народное движение... Но народное движение, построенное на рассудительности, воле, чувстве меры, необходимых для поддержания мира...
– Затем, помолчав, он добавил: - Может быть, те, кто, как я, испытывает отвращение к войне, повинуются, в сущности, своим личным побуждениям, так сказать, органически им свойственным... их внутренней конституции противна идея войны... Может быть, с научной точки зрения было бы правильно рассматривать инстинкт разрушения как естественный. Это, по-видимому, находит подтверждение у биологов... Видите ли, - продолжал он, еще раз переменив тему, - комичнее всего то, что среди настоящих и подлинно важных европейских проблем, которые надо внимательно изучать, для того чтобы их разрешить, я не вижу ни одной, буквально ни одной... которую можно было бы разрубить одним ударом, как гордиев узел, покончить с ней путем войны... Что же получается?
Он улыбнулся. Его слова, казалось, никогда не были связаны с тем, что он только что сам сказал или услышал. Его глаза под густыми бровями сверкали лукаво, у него все время был такой вид, точно он сам себе рассказывает какую-то забавную историю и с него вполне достаточно, если он один наслаждается ее солью.
– Мой отец был офицер, - продолжал он.
– Он проделал все кампании Второй империи. Меня вечно пичкали военной историей. И вот могу сказать, что стоит только разобраться в происхождении конфликта, его истинных причинах всегда поражаешься, насколько он лишен элемента необходимости. Это очень интересно. Если взглянуть из некоторого отдаления, то в новое время не найдешь, кажется, ни одной войны, которой нельзя было бы очень легко избегнуть - стоило лишь двум-трем государственным деятелям проявить простой здравый смысл или волю к миру. И это еще не все, Чаще всего оказывается, что обе воюющие стороны поддались ничем не оправданному чувству недоверия и страха, потому что не знали истинных намерений противника... В девяти случаях из десяти народы бросаются друг на друга только из страха.
– Он словно закашлялся коротким и тотчас оборвавшимся смехом.
– Совсем как пугливые прохожие, которые, встречаясь ночью, не решаются поравняться друг с другом и в конце концов бросаются друг на друга... потому, что каждый считает, что другой намеревается на него напасть... потому, что каждый предпочитает бросок, даже таящий в себе опасность, колебаниям и неуверенности... Это уж совсем смешно... Взгляните-ка сейчас на Европу: она во власти каких-то призраков. Все державы боятся. Австрия боится славян и боится потерять свой престиж. Россия боится германцев и боится, чтобы ее пассивность не сочли признаком слабости. Германия боится нашествия казаков и боится оказаться в окружении. Франция боится германских вооружений, а Германия вооружается превентивно, и тоже из страха... И все отказываются проявить малейшую уступчивость в интересах мира, потому что им страшно, как бы не подумали, что они боятся.
– А к тому же, - сказал Жак, - империалистические правительства отлично видят, что страх работает на них, и старательно поддерживают его! Политику Пуанкаре, французскую внутреннюю политику последних месяцев, можно определить так: методическое использование страха всей нации...
Филип, не слушая его, продолжал:
– А самое отвратительное... (Он засмеялся коротким смехом.)... нет, самое комичное - это то, что все государственные деятели изо всех сил стараются скрыть этот свой страх, выставляя напоказ всевозможные благородные чувства, смелость...
Он прервал свою речь, заметив, что к ним приближается Антуан в сопровождении какого-то человека лет сорока, которого Леон только что ввел в гостиную.
Оказалось, что это Рюмель.
У него был такой представительный вид, как будто его нарочно создали для официальных церемоний. Массивная голова была откинута назад, словно под тяжестью пышной гривы, светлой и уже слегка седеющей. Густые короткие усы с сильно приподнятыми кончиками придавали некоторую рельефность его плоскому жирному лицу. Глаза были довольно маленькие, заплывшие, но подвижные зрачки какой-то фаянсовой голубизны озаряли двумя живыми искрами эту по-римски торжественную маску. Все вместе придавало ему довольно характерный облик, и можно было представить себе, как использует его в свое время какой-нибудь фабрикант бюстов для субпрефектур.
Антуан представил Рюмеля Филипу, а Жака - Рюмелю. Дипломат склонился перед старым врачом как перед современной знаменитостью; затем с вежливой предупредительностью пожал руку Жака. Казалось, он раз навсегда сказал себе: "Для человека, находящегося на виду, простота манер - это лишний козырь".
– Бесполезно рассказывать вам, дорогой мой, о чем мы беседовали, начал атаку Антуан, положив ладонь на рукав Рюмеля, который улыбался любезно и снисходительно.
– Вы, сударь, располагаете, разумеется, такими сведениями, которых у нас нет, - произнес Филип. Он внимательно осматривал Рюмеля своими хитрыми глазками.
– Что касается нас, профанов, то, надо признаться, чтение газет...
Дипломат сделал неопределенный жест:
– Не думайте, господин профессор, что я осведомлен много лучше вашего...
– Он убедился, что его шутка вызвала улыбку, и продолжал: - А вообще я не думаю, что следует представлять себе вещи в особенно мрачном свете: мы вправе - даже обязаны - утверждать, что сейчас имеется гораздо больше оснований для спокойной уверенности, чем для того, чтобы отчаиваться.
– И слава богу, - заметил Антуан.
Он устроил так, что Филип и Рюмель приблизились к другим гостям и уселись посредине комнаты.
– Основания для спокойной уверенности?
– с сомнением произнес Халиф.
Рюмель обвел своими голубыми глазами присутствующих, которые окружили его кольцом, и задержал их на Штудлере.
– Положение серьезное, но преувеличивать не следует, - заявил он, немного откинув голову. И тоном государственного мужа, который обязан подбадривать общественное мнение, он с силой произнес: - Запомните, что элементы, благоприятствующие сохранению мира, все же преобладают!
– Например?
– продолжал спрашивать Штудлер.
Рюмель слегка нахмурился. Настойчивость этого еврея раздражала его; он ощутил в ней глухое недоброжелательство.
– Например?
– повторил он, словно ему оставалось только выбирать.
– Ну, во-первых - англичане. Центральные державы с самого начала встретили в Foreign office [1] энергичное сопротивление...
– Англия?
– прервал Штудлер.
– Уличные столкновения в Белфасте! Кровавые мятежи в Дублине! Печальный провал ирландской конференции в Бекингеме! В Ирландии начинается форменная гражданская война... Англия парализована ударом ножа в спину!
1
Министерство иностранных дел (англ.).
– Ну, это не более как заноза в пятке, уверяю вас!
– Господина Антуана просят к телефону, - сказал Леон, появляясь в дверях.
– Скажите, что я занят, - сердито крикнул Антуан.
– Англия еще и не то видала!
– продолжал Рюмель.
– Ах, если бы вы знали, как я, хладнокровие сэра Эдуарда Грея... 1 Это замечательный тип дипломата, - продолжал он, избегая глядеть на Штудлера и обращаясь в сторону Филипа и Антуана.
– Старый сельский аристократ, у которого совершенно особое представление о том, каковы должны быть международные отношения. Он разговаривает со своими европейскими коллегами не как официальное лицо, а как джентльмен с людьми своего круга. Я знаю, что он лично был шокирован тоном ультиматума. Вы могли убедиться, что он тотчас же начал действовать с большой твердостью, одновременно увещевая Австрию и рекомендуя умеренность Сербии. Судьбы Европы отчасти находятся в его руках, а это самые лучшие, самые честные руки.
– Германия все время отвечала ему отказом...
– опять прервал Штудлер.
Рюмель не дал ему договорить:
– Осторожная и вполне понятная позиция нейтралитета, которую заняла Германия, сначала могла служить препятствием для английского посредничества. Но сэр Эдуард Грей не признает себя побежденным и, - я могу говорить, раз это завтра, а может быть, и сегодня вечером появится в прессе, - Foreign office подготовляет совместно с Кэ-д'Орсе новый проект, который может оказаться решающим для мирной ликвидации конфликта. Сэр Эдуард Грей предполагает немедленно устроить в Лондоне совещание германского, итальянского и французского послов для обсуждения всех спорных вопросов.