Семья Тибо (Том 3)
Шрифт:
Жак только улыбнулся и заметил:
– До какой степени наружность у него соответствует внутреннему содержанию!..
Антуан, казалось, думал о чем-то другом, чего не решался высказать. Он быстро огляделся по сторонам, удостоверился, что никто его не слышит, и, понизив голос, произнес вдруг деланно безразличным тоном:
– Кстати... А как ты, случись война?.. Тебе ведь дали отсрочку, правда? Но... если будет мобилизация?
Жак, прежде чем ответить, мгновение смотрел ему прямо в лицо. ("Женни наверняка задаст мне тот же вопрос", - подумал он.)
– Я не допущу, чтобы меня мобилизовали, - решительно заявил он.
Антуан, чтобы не выдать себя, глядел в сторону Рюмеля и не показал даже вида, что расслышал.
Братья разошлись в разные стороны, не добавив ни слова.
– Рюмель, оставшись наедине с Антуаном, делится с ним своими опасениями
– Уколы ваши действуют замечательно, - заявил Рюмель, как только они оказались вдвоем.
– Я чувствую себя уже значительно лучше. Встаю без особых усилий, аппетит улучшился...
– По вечерам не лихорадит? Головокружений нет?
– Нет.
– Можно будет увеличить дозу.
Комната рядом с врачебным кабинетом, в которую они зашли, была облицована белым фаянсом. Посредине стоят операционный стол. Рюмель разделся и покорно растянулся на нем.
Антуан, повернувшись к нему спиной и стоя перед автоклавом, приготовлял раствор.
– То, что вы сказали, утешительно, - задумчиво проговорил он.
Рюмель взглянул на него, недоумевая, - говорит ли он о его здоровье или о политике.
– Но тогда, - продолжал Антуан, - почему же допускают, чтобы пресса так тенденциозно подчеркивала двуличие Германии и ее провокационные замыслы?
– Не "допускают", а даже поощряют! Надо же подготовить общественное мнение к любой случайности...
Он говорил очень серьезным тоном. Антуан резко повернулся. Лицо Рюмеля утратило выражение хвастливой уверенности. Он покачивал головой, вперив в пространство неподвижный задумчивый взгляд.
– Подготовить общественное мнение?
– переспросил Антуан.
– Оно никогда не допустит, чтобы из-за интересов Сербии мы были втянуты в серьезные осложнения!
– Общественное мнение?
– сказал Рюмель с гримасой человека, всему знающего цену.
– Друг мой, проявив некоторую твердость и хорошо профильтровав информацию, мы в три дня повернем общественное мнение в любую сторону!.. К тому же большинству французов всегда льстил франко-русский союз. Нетрудно будет лишний раз сыграть на этой струнке.
– Ну, это как сказать!
– возразил Антуан, подходя ближе. Пропитанной эфиром ваткой он протер место укола и быстрым движением запустил иглу глубоко в мышцу. Молча наблюдал он за шприцем, где быстро понижался уровень жидкости, затем вынул иглу.
– Французы, - продолжал он, - восторженно приняли франко-русский союз. Но сейчас им впервые приходится подумать, к чему он их обязывает... Полежите минутку... О чем, собственно, гласит наш договор с Россией? Никому это не известно.
Он не задал прямого вопроса, но Рюмель охотно дал ответ.
– В тайны богов я не посвящен, - сказал он, приподнимаясь на локте.
– Я знаю... то, что знают за министерскими кулисами. Заключено было два предварительных соглашения, в тысяча восемьсот девяносто первом и в тысяча восемьсот девяносто втором году, затем настоящий союзный договор, подписанный Казимир-Перье 7 в тысяча восемьсот девяносто четвертом году. Весь текст мне не известен, но - это ведь не государственная тайна - Франция и Россия обязались оказать друг другу военную помощь в случае, если одной из них станет угрожать Германия... С тех пор был у нас господин Делькассе. Был господин Пуанкаре, ездивший в Россию. Все это, ясное дело, уточнило и углубило наши обязательства.
– Значит, - заметил Антуан, - если сейчас Россия вмешается, противодействуя германской политике, то это она станет угрожать Германии! И тогда, по условиям договора, мы не обязаны будем...
На губах у Рюмеля появилась и быстро исчезла полуулыбка-полугримаса.
– Все это, друг мой, гораздо сложнее... Предположим, что Россия, неизменная покровительница южных славян, порвет завтра с Австрией и объявит мобилизацию, чтобы защитить Сербию. Германия, согласно договору с Австрией от тысяча восемьсот семьдесят девятого года, должна будет мобилизоваться против России... Ну, а эта мобилизация вынудила бы Францию выполнить обязательства, данные России, и немедленно мобилизоваться против Германии, угрожающей нашему союзнику... Это произошло бы автоматически...
Антуан не смог подавить раздражения:
– Значит, эта дорогостоящая франко-русская дружба, которая, как хвастались наши дипломаты, нас якобы обезопасила теперь, оказывается, приводит к прямо противоположным результатам! Она не гарантия мира, а угроза войны!
– Дипломаты найдут, что вам ответить... Подумайте, каково было положение Франции в Европе в тысяча восемьсот девяностом году. Разве нашим дипломатам можно поставить в вину, что они предпочли снабдить родину обоюдоострым оружием, чем оставить ее вовсе безоружной?
Аргумент этот показался Антуану сомнительным, но он не нашелся, что возразить. Он плохо знал современную историю. Впрочем, все это непосредственного значения не имело.
– Как бы там ни было, - продолжал он, - но, если я вас правильно понимаю, сейчас наша судьба зависит только от России? Или, точнее, - добавил он, секунду подумав, - все зависит от нашей верности франко-русскому договору?
Рюмель опять криво усмехнулся.
– Нет, дорогой мой, не рассчитывайте на то, что мы сможем отказаться от своих обязательств. В настоящий момент нашей внешней политикой руководит господин Бертело. Пока он остается на этом посту и пока за ним стоит господин Пуанкаре, не сомневайтесь, что верность наша союзному договору не будет поставлена под вопрос.
– Он поколебался.
– Говорят, это было ясно видно на заседании совета министров, которое последовало за неслыханным предложением Шена...
– Тогда, - вскричал с раздражением Антуан, - раз нет никакой возможности избавиться от русской опеки, надо заставить Россию соблюдать нейтралитет!
– А как это сделать?
– Рюмель смотрел на Антуана в упор своими голубыми глазками.
– Может быть, теперь уже и поздно...
– прошептал он.
Затем, после минутного молчания, заговорил снова:
– Военная партия в России очень сильна. Поражение в русско-японской войне оставило у русского генерального штаба горький осадок и стремление взять реванш; к тому же они до сих пор не примирились с камуфлетом, который им устроила Австрия, аннексировав Боснию и Герцеговину. Такие люди, как господин Извольский, - между прочим, он сегодня должен прибыть в Париж, - и не скрывают, что хотят европейской войны, чтобы расширить границы России до Константинополя. Они предпочли бы отсрочить войну до кончины Франца-Иосифа, а если возможно, то до тысяча девятьсот семнадцатого года, но что же делать, если случай представился раньше...
– Он говорил быстро, задыхаясь, даже вид у него стал вдруг подавленный. Морщинка озабоченности пролегла между бровями. Казалось, с лица его спала маска.
– Да, дорогой мой, по совести говоря, я начинаю отчаиваться... Сейчас перед вашими друзьями, мне, конечно, пришлось хорохориться. Но на самом-то деле все идет из рук вон плохо. Так плохо, что министр иностранных дел не стал сопровождать президента в Данию и уговорил его вернуться во Францию кратчайшим путем... В полдень вести были дурные. Германия, вместо того чтобы с готовностью согласиться на предложение сэра Эдуарда Грея, виляет, придирается ко всяким мелочам и, видимо, старается сделать все, чтобы провалить совещание по арбитражу. Но действительно ли она стремится обострить положение? Или же отвергает мысль о совещании четырех, ибо заранее знает, принимая во внимание натянутость австро-итальянских отношений, что на этом судилище Австрия будет неизбежно осуждена тремя голосами против одного?.. Это еще наиболее выгодное для нее предположение... и, пожалуй, наиболее вероятное. Но тем временем события развиваются... Повсюду принимаются меры военного характера...