Семя Ветра
Шрифт:
В центре комнаты возвышался круглый дырчатый шар, вырезанный неким искусным каменотесом из цельного куска благородной бордовой яшмы. Рядом с шаром Герфегест приметил что-то вроде жертвенного алтаря.
Войдя в комнату, Хармана отвесила земной поклон, побудив Герфегеста последовать своему примеру.
Затем, грациозно поводя бедрами, она подошла к шару и возложила на жертвенник венок, сплетенный из черных лебединых перьев. Она изготовила его незадолго до того, как они отправились на поиски Овальной Комнаты, не пожалев на него своего веера, чью силу не раз
– Жертва принята, – удовлетворенно сказала Хармана. – Теперь давай сюда мечи.
Вкрадчиво ступая по изумрудно-зеленому ворсу богатого ковра, Герфегест подошел к ней и передал мечи.
– Мы должны вложить в них всю свою силу без остатка. Всю силу стали, звенящей в глубинах нашей страсти. Всепроницающую, словно Первопричинный Ветер, нежность. Помыслы друг о друге. И даже больше. Все воспоминания о том, что было, и надежды на то, что будет. Тогда эти мечи будут вновь освящены нашим сакральным союзом, – сказала Хармана.
Герфегест поцеловал ее в бледные, но от этого еще более зовущие уста. Он знал, что сейчас будет любить ее. Сейчас.
Хармана мягко отстранила его руку, обвившую ее талию. Таинственно улыбнулась – как будто извиняясь – и подошла к бордовому шару. Резко извлекла из ножен свой меч. Поцеловала лезвие. И вложила его в одно из отверстий, проделанных в шаре. Меч вошел в него на удивление легко. Словно бы в ножны работы опытного оружейника. То же она проделала и со вторым мечом.
– Если судить по количеству отверстий в шаре, здесь можно освятить целый арсенал, – иронично заметил Герфегест, наблюдавший за приготовлениями своей возлюбленной.
– Можно. Но где они, те герои, способные пожертвовать на это столько своей жизни? Из героев не набрать армии… – печально улыбнулась Хармана.
Когда третий меч был отправлен в присмотренную для него Харманой черную нору, все остальные отверстия закрылись в одно мгновение. Словно бы глаза шар-рыбы.
Герфегест не удивлялся. Удивляться в таких местах – значит попусту тратить свое время.
Хармана подошла к нему и деловито, требовательно обвила его шею руками. Не тратя времени, верткие пальцы Герфегеста расстегнули сначала одну золотую застежку, затем другую, третью. Кисейные рукава одежд Харманы Гамелин упали на пол, обнажив белые словно мрамор плечи. Четвертую и пятую…
Юбка из тяжелого черного бархата осела на пол. Стройные ноги Харманы, обутые в столь любимые Герфегестом сандалии, выпростались из-под кисейного белья. Герфегест разомкнул застежки на тугом лифе и высокая упругая грудь Харманы выпорхнула ему навстречу, словно белая лебедь из озерной заводи.
Ароматы редчайших благовоний, которыми были пропитаны одежды Хозяйки Гамелинов, наполнили Овальную Комнату. Герфегест поцеловал ее волосы и вынул все пять заколок, удерживавших пепельно-серебристые кудри в затейливой прическе. Заколки падали на ковер бесшумно, словно последние желтые листья поздней осенью.
Теперь на Хармане не оставалось ничего, что отличало бы ее от простой девушки из рыбацкого поселения. От босоногой красавицы, чья красота свела бы с ума любую завистливую к чужим прелестям благородную даму. И все-таки на дочь рыбака Хармана не походила ни взглядом, ни телом, ни повадкой.
«Даже изгиб ключиц выдает в ней Хозяйку Благородного Дома», – заметил Герфегест и покрыл поцелуями ее нежные длинные пальцы. Перстень Конгетларов – вот единственное, о чем забыл он, наслаждаясь первозданной наготой своей возлюбленной. Впрочем, его снимать не обязательно…
Дыхание Харманы участилось. Ее пальцы искали тела Герфегеста с такой настойчивостью, а губы были столь бесстыдны и нежны, что Герфегесту показалось, будто кровь вот-вот закипит в его жилах. Когда Хармана присела на корточки, обхватив правой рукой его колени, а левой ласкала его чресла, Герфегест понял, что не в состоянии продолжать любовную игру в прежней отстраненной манере. Всякие игры должны в конце концов уступать место для воистину правдивой страсти.
– Я больше не могу, – прошептал Герфегест и поднял Харману на руки.
Она была легка ровно настолько, чтобы казаться лебедем. Она была тяжела ровно настолько, чтобы эта тяжесть отдавалась в руках сладкой дрожью, предвещающей блаженство.
– Сейчас я хочу тебя даже сильнее, чем в тот момент, когда ты появился на пороге моего спального покоя с мечом наголо. И с шелковой «змеей» вокруг запястья. – Мягкий и в то же время проворный язычок Харманы протиснулся сквозь сомкнутые губы Герфегеста, лишив его возможности высказаться.
Впрочем, говорить во время любовной схватки – все равно что петь песни, сочиняя письмо своему врагу. Неуместно.
У стены Овальной Комнаты Герфегест опустил свою ношу на ковер. Но Хармана, не желавшая уступать мужчинам ни в чем, не желала быть ведомой и в морях любовных наслаждений. Уперев обе руки в пол, она легонько толкнула Герфегеста своей ножкой.
Герфегест, никогда не жаловавшийся на непонимание женских прихотей и намеков, покорно лег. В тот момент он был готов сделать что угодно, только бы скорее слиться с Харманой в биении предвечного танца. Хармана села ему на живот, одарила Герфегеста еще одним поцелуем и повела бедрами.
– Ниже, – простонал Герфегест.
– Я знаю, милый, – улыбнулась раскрасневшаяся Хармана.
И Черная Лебедь Хармана Гамелин приняла Герфегеста. И он познал ее еще раз. В десятый, в тысячный ли раз.
Сейчас Герфегест не мог сказать даже, сколь долго он знаком с этой женщиной. Сейчас он не мог сказать вообще ничего. Он отдавал и получал взамен равной мерой. Он несся в бешеной скачке и переводил дух. Он учил и познавал.
Все времена и все события слились для него теперь в изгибе нагого тела Харманы. Все стихии воплощались в ее дыхании. В капельках пота на ее боках. В ее горящих словно угли глазах. Слезы исполненной страсти ползли по щекам Харманы, распаляя Герфегеста еще больше.