Семья Зитаров. Том 2
Шрифт:
Глава восьмая
Дул легкий норд. Он всегда дует здесь в августе. Вода в море уже похолодела, и теперь при ловле рыбы нужно было надевать высокие сапоги. Клокочущие на отмелях валы, свистящий песок и голоса встревоженных чаек загнали горожан в их удобные дачи. Появившийся на пляже человек был одинок, казался беспокойной птицей.
Янка окинул взглядом пляж, но Марты не было видно. Может быть, она не придет — ведь они не успели окончательно условиться. Янка решил подождать до заката и стал медленно прохаживаться по взморью, до лодочной стоянки и обратно к пустынным пескам. Последняя буря залила пляж, и он сделался ровным и твердым, на леске не оставалось даже следов, и Янка не мог узнать, был ли здесь кто-нибудь. Но когда он проходил мимо холма, сидевшая там девушка — это была Марта Ремесис — незаметно покинула укрытие, сделала круг и вышла ему навстречу.
— Ты давно ждешь? Извини, меня задержали… Ты располагаешь временем?
— Хоть до утра.
— Но здесь становится холодно.
— Пойдем куда-нибудь, где нет ветра.
Они отправились на то место, откуда Марта только что пришла. Там действительно ветра не было; позади стеной стоял холм, перед глазами море, всякого прохожего видно за километр, а сам остаешься незамеченным.
На Марте было легкое летнее пальто; в волосах виднелось несколько запутавшихся сосновых игл. Они сели на брусничник и некоторое время молча любовались игрой солнечного заката.
— Как ты себя сегодня чувствуешь? — заговорила наконец Марта.
— У меня какое-то непривычное смущение, — ответил Янка. — Весь день находиться в центре внимания и притом без всяких заслуг. Право, не знаю, нравится ли мне это? А ты не замечаешь: я опять сегодня пьян.
— На этот раз не очень заметно.
— Привычка. Со временем я так привыкну, что ты не заметишь, пил я или нет.
— И ты этим очень гордишься?
— Не знаю, может быть, этого и не будет. А как бы тебе хотелось?
— Мне бы хотелось, чтобы ты… в конце концов начал думать о себе, заботиться о своем будущем, — задумчиво проговорила Марта, срывая бруснику. Набрав горсть спелых ягод, она рассыпала их по песку.
— А разве я не думаю? — спросил Янка. — Каждый день хожу на работу, добываю средства к существованию. Нынче я еще напарник, а будущей весной у меня будет своя доля в неводе. Со временем заведу разные снасти, научусь всем рыболовным тонкостям и построю моторную лодку.
— Ты это серьезно?
— Конечно. Разве все это незначительные вещи и об этом нельзя думать серьезно? Посмотри на окружающих — жизнь их такова, это их будни и их идеалы.
— И все-таки ты себя растратишь, если останешься в этих буднях и последуешь их идеалам.
— В каком смысле? Ты, может быть, думаешь, что я ничего не достигну?
— Нет, у тебя это получится не хуже, чем у других. Но я сомневаюсь, стоит ли это делать.
— А ведь у меня нет выбора.
— Может быть, у тебя нет желания? Неужели ты настолько непритязателен, что спокойно примиряешься с тем положением, в какое тебя поставили обстоятельства?
— Я не хотел стать алчным.
— Есть разные виды алчности. Есть такая, что ее следует стыдиться, и есть иная, что делает человеку честь. Мне казалось, что в тебе есть духовная жажда, чего нет у других. Возможно, я ошибалась.
Наступила пауза. Каждый старался угадать, что у другого на уме и как успешнее победить в этой странной борьбе. Янка нарушил молчание.
— Ты мне обещала что-то сказать. Или об этом и хотела говорить?
— Приблизительно. Но ведь мы пока только спорим.
— А ты знаешь, мне впервые приходится так серьезно и интересно спорить.
— Это хорошо, что ты наш спор находишь интересным. Видимо, я права. Тебе все-таки придется со мной согласиться.
— А не кажется ли тебе странным, что ты, младшая, даешь мне советы?
— Тебя это оскорбляет?
— Нисколько. Ну, а если я стану тебя поучать, тебе это понравится?
— Мне кажется, что я не слишком заносчива.
— Это верно. Иначе ты бы не сидела здесь и не разговаривала со мной. В сущности, кто я такой? Ни в голове, ни в кармане ничего нет. Дорогая барышня Ремесис, вы мне оказываете большую честь, расходуя свое драгоценное время.
— Я сейчас же уйду, если ты будешь дурачиться.
Они расхохотались, и серьезное настроение вернулось к ним не сразу.
— Скоро я опять уеду, — заговорила Марта.
— И до рождества я тебя не увижу, — в тон продолжил Янка. — С кем же я тогда буду говорить и… Здесь, в самом деле, смертельная скука будет.
— Но ты ведь сам этого хочешь.
Он долго смотрел на Марту, и, когда вновь заговорил, голос его был совершенно спокойным, но губы нервно дрожали:
— Что же мне еще остается?
— Поезжай и ты, в Риге места хватит.
— А что я там буду делать? Только армию безработных увеличу на одного человека. У тебя дело другое, ты кем-то будешь, а я…
— Ты тоже можешь, но не хочешь. И знаешь что, я, пожалуй, хотела бы, чтоб ты был пьян. Тогда ты более откровенен.
Янка покраснел, вспомнив свое поведение в парке. Наверное, все-таки он тогда наболтал лишнее. И он поспешил переменить тему разговора.
— Я слышал, ты окончила среднюю школу. Теперь ты едешь работать или учиться?
— Я буду учиться в университете.
— Хорошо! Ты когда-нибудь действительно станешь человеком.
— Нет, ты не переводи разговор на другое. Лучше ответь мне: ты на самом деле думаешь на всю жизнь остаться простым рабочим?
— Да, Марта, я так решил.