Семя зла
Шрифт:
Действительно ли такие сладостные и всепронизающие чувства могут быть поводом к изгнанию? Лянь Ли не мог понять, как так получилось, что он доселе избегал любых внутренних дискуссий о своих порочных влечениях, едва осмеливаясь признаваться сам себе в их реальности.
Он с трудом взял себя в руки и попытался оценить новое положение. Окажись по воле некоей магии свидетелем происходящего наблюдатель из дореволюционных времен, он бы с удивлением отметил веселое настроение молодых людей, только что покинувших квартиру Лянь Ли, хоть и приходили они по достойному сожаления поводу. Он бы озадачился, вероятно, и тем, что Лянь Ли не испытывает ни стыда, ни растерянности. В конце концов пришелец, вероятно,
Лянь Ли не сомневался в правомочности коммунального решения. Спустилась ночь. Он видел, как возносятся над городом огни: мерцающие светлячки транспортных средств, уходивших на другие континенты и миры. Слева слабое сияние источал стартовый стол космодрома. Там готовили к запуску новый барабанообразный корабль, спустя считанные часы после старта предыдущего.
На острове, население которого не превышает нескольких сотен, Лянь Ли едва ли мог рассчитывать найти идеальную любовь, достойную великих завоеваний революции. Ему предстояло потерять одно из основных прав по рождению. Но об этом Лянь Ли едва задумывался. Коммунальное общество повсюду пребывало в движении, прогресс не останавливался ни на миг. Лянь Ли подумал о радостных голосах хора, о громко возносящейся музыке, о трепете знамен, об огромных барабанообразных звездолетах, устремляющихся в небо. Он задумался обо всем этом, о всем, что делается и будет делаться, о том, чего он теперь будет полностью лишен, и у него чуть сердце не разорвалось, а слезы струями брызнули из глаз.
Олицетворение
Брайан, погруженный в размышления, вошел в главную пассажирскую зону отдыха большого корабля. Лицо его хранило отстраненное, встревоженное выражение, ощутимо контрастирующее с видом уверенных, хорошо образованных мужчин и женщин вокруг.
Сам Брайан едва осознавал этот контраст и никогда о нем детально не задумывался. Он тоже, по идее, должен был получить хорошее образование, но никакого следа в нем оно не оставило. И даже в дисциплинах, относившихся к основным сферам его интересов, он не преуспевал. Что до социальных и моральных аспектов воспитания, то он, казалось, в буквальном смысле ничего не слышал о понятиях, из которых соткана тонкая вуаль человеческих обычаев. Общество представлялось ему институтом, куда он еще не поступил.
Трудно было бы определить источник и основной предмет мыслей самого Брайана. Обыкновенно социум, подобно магнитному полю, ориентирует первоначально неквалифицированный интеллект, стоит человеку появиться в присутствии других. Но его разум был не то чтобы недоразвит — нет, он каким-то образом удержался в исходном состоянии, предшествующем погружению в среду обычных людей. Брайан погрузился в нее не до конца.
С другой стороны, если его разум нельзя было назвать недоразвитым, то и о других не всегда можно было утверждать, что их умы пребывали когда-либо в исходном состоянии; складывалось впечатление, что они возникли словно бы из недр самого общества. Относительно всех прочих разум Брайана двигался обособленной тропой. Если и не отличался он решительностью, то, во всяком случае, мысли его неизменно охватывали более обширные сферы, чем мысли обыкновенного гражданина. В зоне отдыха просторного корабля он чувствовал себя иностранцем в незнакомой стране.
Он сам не вполне понимал, зачем явился сюда. Он, кажется, хотел поискать детальную схему звездолета, экспонирующуюся на всеобщем обозрении. В общем-то делать ему было нечего.
Он побрел по плюшевому ковру, поглощавшему звуки шагов, но на полдороги остановился. Мягкие голубые глаза обежали просторное помещение. Пассажиры на кушетках и за столиками читали, болтали, развлекали себя теми натужными способами, к каким прибегают люди, случись им на много дней погрузиться в ожидание. Брайан с ними почти не пересекался, да и трудно было бы ему это сделать. Они не любили его именно за то, что он так редко обращал на них внимание.
Он заметил тройку высоких наукократов в офицерских мантиях, которые только что прошли мимо. Взгляд Брайана задержался на них. Отворачиваясь, Брайан углядел еще одного пассажира.
Этот человек был крупного телосложения, с красивой прической. Сидя за низким столиком, он читал технический журнал.
Брайан несколько секунд размышлял, не ошибся ли, затем поспешил к нему.
— Мерсер? — произнес он.
Человек за столиком вскинул голову и посмотрел на него — сперва безучастно, потом с удивлением и радостью.
— Брайан! — воскликнул он.
И вскочил. Двое неловко приглядывались друг к другу, слегка смущенные тем, как мало изменились их лица за десять лет.
Улыбка Брайана стала глуповатой. Он неуклюже передернул плечами, отдавая себе отчет, что другой рассматривает его и пытается отыскать в Брайане следы подростка, которого знавал некогда — а сам Брайан занимался ровно тем же. Странное ощущение, словно столкнуться с восприятием своей собственной жизни незнакомцем со стороны — жизни, чувство полноты которой порядком замылилось.
Каждому не терпелось расспросить другого, но начинать не хотел никто, опасаясь показаться невежливым.
— Я ищу масштабную модель корабля, — сказал Брайан. — Ты со мной?
Другой энергично зажестикулировал.
— Конечно, я уже видел ее. Она вон там.
Они провели у стереоскопической схемы минут десять. Брайан заглядывал в биоскопы, следовал по коридорам и палубам, перемещался из машинных отсеков к энергоустановкам, а Мерсер без умолку рассказывал о деталях дизайна корабля. Как обычно, Мерсера восхищали технические решения, и как всегда, непродолжительного пытливого осмотра ему хватило, чтобы понять, как функционирует звездолет, во всех нюансах. Он постиг не только общую схему, а и принципы, на которой она основывалась. За десять минут Брайан получил от Мерсера больше ценной информации о корабле, чем сам мог бы почерпнуть за час неумелых ковырялок в схеме.
Брайан считал Мерсера феноменальным талантом. Мерсер пользовался всеми преимуществами социума, но не давал тому себя околпачить. Вместе с тем желание Мерсера интегрироваться в общество не было притворным. В этом — склонности к компромиссу — он отличался от Брайана.
Брайан рад был сознавать, что даже в конце третьего десятка остается, по существу, прежним человеком. Он не претерпел пока устрашающей метаморфозы, раскрывавшей мелочную природу большинства.
Они отошли от модели и уселись за столиком в дальнем углу. Там беседа стала перескакивать с одной темы на другую. Химия (ею занимался Мерсер), физика, астрофизика, микрофизика. Все время разговор держался философского курса: следовал интригующему вопросу, почему в принципе существует мироздание.
Повторялись их школьные споры.
— Какого сейчас ты об этом мнения? — спросил Мерсер. — Пришел к каким-нибудь расширенным выводам?
Брайан не отвечал. Вопрос застиг его врасплох. Он слегка пристыжено пожал плечами.
Мерсер, похоже, и не ожидал ответа, но счел своим долгом задать вопрос. В конце концов, эти споры их и сблизили, а если сейчас пренебречь таким интересом, прежнюю близость, вероятно, не получится восстановить.
— Куда ты летишь? — спросил он непринужденно, пока Брайан смотрел в стол.