Семья Звонаревых. Том 1
Шрифт:
– Идём с нами, дело есть, – проговорила она, беря его под руку.
В комнате Ивана Герасимовича было накурено так, что люди ходили, будто в тумане плавали. Дружинники пересчитывали боеприпасы – патроны, винтовки из отбитого накануне обоза.
– Отойдём в сторонку, Иван Герасимович, разговор важный.
Иван Герасимович, мягко улыбнувшись, поздоровался с Олей.
– Какие-нибудь новости? – спросил он, отходя к окну.
– Да. И очень неутешительные, – проговорила Клава. – Прибыли семёновцы. Правительственные войска увеличились на тридцать четыре роты и на несколько отделений
Иван Герасимович сел на подоконник, закусив губу, задумался.
– Послушайте, что же тут думать, когда вопрос яснее ясного…
– Остынь, Андрей, не закипай. Я твоё мнение знаю. Слышал его вчера в штабе, когда ты крушил этих меньшевистских предателей. И был с тобой полностью согласен. Выродки! Распустить свои дружины! Агитировать за прекращение восстания! Вот на деле показали, какие они друзья рабочему классу. Гнать этих капитулянтов с Пресни!
– А ты знаешь, Иван Герасимович, многие из рядовых меньшевиков и эсеров возмущены поведением своих лидеров и переходят в большевистские дружины! – сказала Клава.
– Знаю. И очень этому рад.
– Иван Герасимович, – вставила своё слово Ольга Семёновна. – Я должна буду передать вам ещё письмо от Московского Совета.
– «Решение Московского комитета партии и Московского Совета о продолжении борьбы московского пролетариата»… – глуховатым от волнения голосом читал Иван Герасимович.
– Ура! – ликуя, в один голос крикнули Клава и Андрей.
– Подождите орать, молодежь. Вечером соберёмся в штабе, потолкуем. Андрей, собери начальников дружин, а ты, Клавдия, скажи депутатам. Посоветуемся, что скажет народ.
Расходились из штаба поздно. Впереди была ещё уйма дел: заложить фугасы у Бирюковских бань на Большой Пресне, у Горбатого моста, на заставе, на углу Малой Грузинской и Охотничьего переулка, занять дома и чердаки, что неподалеку от главных баррикад, штабу перебраться в школу Копейкина-Серебрякова, ближе к переднему краю обороны, подтащить патроны, бомбы… Пресненские рабочие готовились к решительному бою.
Андрей догнал Клаву у переулка.
– Клавочка, мне на Пресненский мост, по пути. Пойдём вместе.
– Пойдём, Андрей.
Снег повизгивал под сапогами. Холодно. Тихо. Ясное звёздное небо низко опрокинулось над головами. Дружинники жгли костры у баррикад, грелись. Клава потёрла варежкой руки, подышала на них, потом зябко засунула в рукава шубейки, взглянула на Андрея, улыбнулась и тихо спросила:
– Андрюша, о чём ты сейчас думаешь?
– Завтра, по всему видать, будет трудный день. Седой верно говорил: надо ждать окружения. А думать об этом сейчас не хочется, сейчас… когда я с тобой. О тебе думаю, родная моя, любая… Веришь, вот днём на баррикаде, бой идёт, и всё равно о тебе думаю, будто ты рядом со мной… Потому – люблю очень. Хочу быть всегда с тобой, всю жизнь рядом… Идти вместе, держать твою руку. – Андрей обнял Клаву за плечи. Они остановились, прислонясь к воротам.
– Озябла?
Он расстегнул кожух, распахнул
– Родной…
Андрей поцеловал её в глаза, в заиндевевшие ресницы, в щёки, губами отодвинул платок, нашёл губы и приник к ним. Так и стояли они, забыв обо всём на свете, среди баррикад мятежной Пресни, счастливые, одни со своей любовью.
Совсем рядом грохнул выстрел. Оба вздрогнули, очнувшись.
– Андрюша, надо идти…
– Ну подожди немного, – шептал Андрей. – Не могу от тебя уйти. Подожди…
– Надо, Андрюша. – Клава потихоньку освободилась из объятий Андрея, застегнула ему кожух, взяла его горячие руки в свои. – Андрюша, пора. Завтра увидимся.
– Да, завтра увидимся, – повторил Андрей, снова целуя её глаза, губы, руки в пушистых варежках…
Утром 16 декабря стало очевидным полное окружение Пресни. У Дорогомиловского моста, у Ваганьковского кладбища враг установил артиллерию. Пехота с пулемётами залегла на берегу Москвы-реки, казаки – близ Шелепихи. Пехота с артиллерией двинулась на Горбатый и Пресненский мосты.
В семь часов лёгкая артиллерия ударила по Прохоровской мануфактуре. Одновременно загрохотали пушки возле баррикад Пресненского и Горбатого мостов.
Наташа сидела на бревне возле опрокинутой бочки. Бой шёл, по её предположению, уже несколько часов. Она привыкла к грохоту пушек, к свисту пуль. Не впервой на баррикадах! Её санитарный пункт работал исправно. Вечером Клавдии придётся её похвалить. Шутка ли, на самой боевой баррикаде возле Пресненского моста! Впрочем, если по-серьёзному, то хвалить, конечно, не за что. Подумаешь, перевязать раненого! Вот драться самой, с винтовкой в руках, это да, это она понимает!
Наташа посмотрела на дружинников. Многие были ранены, но никто не покинул баррикады. Вон Андрей: пуля зацепила его в плечо, а ему и горя мало, командует всей баррикадой. А этот, неподалеку от неё, солдат, порт-артурец. Ишь как бьёт: редко, но наверняка.
Артиллерийская канонада стихла.
– Приготовься, братцы, – хрипловато крикнул Блохин. – Сейчас пойдут в атаку.
– Разберите бомбочки, подпустите поближе! – голос Андрея.
Наташа выглянула в просвет между досками, увидела, как бежали, пригибаясь к земле, люди в серых шинелях. Уже в который раз сегодня они вот эдак пытались взять баррикаду, но откатывались обратно, оставляя на снегу убитых. Она уже знала: сейчас их подпустят поближе, потом Андрей крикнет…
– Готовсь, ребята, – раздался голос Андрея. – Бей их! Огонь!
Грохот разорвавшихся бомбочек, треск винтовочных залпов. Солдаты смешались и бросились назад. И тут же, покрывая все звуки улицы, ударили пушки. Всё злее, всё ожесточённее гремели залпы.
– Хоть бы одну пушечку, – чуть не плакал Блохин. – Мы б им показали кузькину мать…
Раненых становилось больше. Наташе уже некогда было смотреть, как идёт бой. Она еле успевала перевязывать, а тяжелораненых отводить с баррикады во двор, в безопасное место. На помощь ей подошли другие женщины.