Семья Звонаревых. Том 1
Шрифт:
«Значит, там наши, рабочие», – взволнованно подумал Блохин, не в силах оторвать глаз от кумачового полотнища флага, полоскавшегося на холодном ветру.
Вдруг где-то рядом грохнул выстрел, и один из солдат, взмахнув руками, повалился на утоптанный снег. Оглянувшись, Блохин увидел, как человек в штатском соскочил с забора во двор и скрылся среди надворных построек. В тот же момент к Блохину подбежали несколько солдат с офицером.
– Кто стрелял? Откуда? – рявкнул офицер.
– Не могу знать, вашбродие, не видел… Должно, с той стороны улицы, – ответил Блохин и
– А ты что здесь делаешь? Кто такой? Где твоя часть? – набросился на него офицер.
Блохин обстоятельно рассказал о родственнике жены, даже спросил, как «сподручнее» попасть на Курбатовский переулок.
– Я тебе покажу Курбатовский переулок! – гаркнул офицер. – Марш отсюда! Ежели увижу ещё раз, пристрелю на месте, как собаку!
Перед самым носом Блохина замелькал кулак с крепко зажатым наганом.
– Слушаюсь, вашбродие! Разрешите идти? – вытянулся Блохин.
– Проваливай ко всем чертям!
Пройдя квартал, Блохин перебежал улицу и оказался в Курбатовском переулке. Там он довольно быстро отыскал нужный ему номер дома.
– Серёгин Никифор Павлович здесь живёт? – справился он у старой женщины, стоявшей у приоткрытой калитки.
– Проваливай, пока цел, – грубо бросила старуха.
– Зачем же так, мамаша? – обиделся Блохин. – Ведь не каратель я. А Серёгин мне очень нужен.
– Кто будешь? – пристально посмотрела ему в глаза старуха.
– Солдат, артурец… из плена японского я, – сообщил Блохин. – С Дмитрием Павловичем вместе…
– Погоди, погоди, – прервала его старуха. – Да неужто от Митеньки, племянничка моего? – спросила она уже сквозь слёзы и громко крикнула в глубь двора: – Никиш, скорее, тебя кличут!
На её зов из дома вышел мужчина средних лет, в очках, пышноусый и бритый.
– Кто кличет? – строго взглянул он на Блохина.
– Да вот он, солдатик, от Митеньки, – объяснила старуха.
Блохин торопливо достал из кармана шинели письмо, передал Серёгину.
– А сам он где же? – побледнел тот, и скулы его будто закаменели.
Блохин молча опустил голову. Старуха припала к забору, заголосила. Серёгин прикусил нижнюю губу, глухо кашлянул, потом медленно прочитал письмо.
– Нерадостную весть принёс ты нам, Филипп Иванович, – промолвил он, наконец. – Хорошо про тебя пишет Митяй наш здесь. Спасибо тебе, что жалел брательника моего. Заходи в дом, коль не из пугливых.
– Я вроде не из таких, – отозвался Блохин.
В комнатке маленькой, но чистой, с накрахмаленными марлевыми занавесками и с геранью на окнах Блохин увидел стоявшего у стола коренастого мужчину с морщинистым лицом и пышной, тронутой сединой шевелюрой.
– Вот познакомься, Иван Герасимович, – обратился к нему Серёгин, входя вместе с Блохиным в комнату. – Интересно тебе будет. Солдат, слуга царя и отечества, порт-артурский герой. Прямо из плену, с Маньчжурии, хочет нашего пороха понюхать.
– Ну что ж, – пожимая руку Блохину, сказал Иван Герасимович. – Это можно. Сам-то кто будешь: мужик или рабочий? Рабочий? Выходит, наш брат. И много у вас таких?
– Да, почитай, добрая половина солдат. Горюшка хватили через край. Попили с нас кровушки – поумнеешь враз. Такого навидались: как генералы продавали нас японцу с потрохами, а царь-батюшка кресты им на пузо вешал за геройство. Если б воля моя была да силы поболе – повесил бы всех на первом поганом суку. А тут едем эшелоном, слышу – бунтует народ расейский… Вот думаю, мать честная, это дело по мне. Жив не буду, если не подмогну.
Блохин разволновался под пристальным, внимательным взглядом Ивана Герасимовича, душой почуял: башковитый, сильный мужик. Этот знает, куда идти. Этот правде научит, не подведёт.
– Братцы, я уж с вами, – проговорил Блохин. – Век благодарен буду.
– Да что ты взмолился? – Серёгин положил Блохину руку на плечо. – Желаешь, идём с нами. Нынче демонстрация рабочих Пресни. Вот поглядишь, как народ расейский бунтует.
Когда они вошли во двор Прохоровки, Блохин ахнул от удивления: такого собрания народу он отродясь не видывал. Всюду, куда хватало глаз, сидели, стояли люди. Море голов – шапки, картузы, платки… Слышались смех, песни. На ветру развевались кумачовые полотнища…
– Ай да ну, сколько вас! – с восхищением проговорил Блохин.
– Сейчас будет митинг, рабочие будут говорить. Вон там видишь деревянное одноэтажное здание? Это Малая кухня. На крыльце стоят депутаты Совета. Видишь, Иван Герасимович, Страхова – это наша учителька, серьёзная женщина, а вон шапку снял, седой весь, – это начальник военно-боевого штаба Седой, – пояснял Серегин.
Митинг открыл Иван Герасимович. И с первых слов, брошенных оратором в народ, Блохин замер. Он первый раз слышал: люди открыто, не таясь, говорили о свободе, они звали к борьбе кровавой против самодержавия.
То, о чём он думал, сидя в окопах, о чём мечтал, боясь поделиться своей мечтой с товарищем, что понял всем своим нутром бедняка, об этом люди говорили… Он видел радостные, светлые лица, будто люди дождались праздника.
– Товарищи, – доносилось до Блохина, – Совет рабочих депутатов предлагает устроить демонстрацию. Пройдём с флагами и знамёнами по улицам, покажем свою сплочённость…
– Даёшь! – дружно ответили ему. – Ура!
Без суеты, организованно, как-то по-особенному весело, с шутками люди разделились на десятки, становились друг за другом, образуя шествие.
Вставай, подымайся, рабочий народ!Вставай на врага, люд голодный! —запел звонкий девичий голос. Песню дружно подхватили. Она окрепла, налилась силой и уже грозно и могуче звала людей:
Раздайся клич мести народной:Вперёд, вперёд, вперёд, вперёд, вперёд!– Смотри-ка, друг, – взволнованно проговорил Серёгин, – вот и с Даниловского сахарного пришли, а вон рабочие с завода Шмита, с Грачёва, Оссовецкого… Выходит, вся Пресня поднялась. Почитай, тыщ десять будет!