Семья
Шрифт:
— Si, padrone, — сказал Рокко.
— Теперь я могу говорить, — сказал Дон Джироламо, его голос был таким же сухим, как треск кузнечика. Все звонкие согласные и гласные, казалось, заржавели — ими давно не пользовались, видно. Он заговорил на таком итальянском, который мог понять только итальянец. — Вы все спятили. Ты, — он повернулся к сыну, — зачем ты меня вмешиваешь в это? Ты, — он повернулся к Рокко, — почему ты позволил ему сделать такое? Обычно такой человек, как ты, не разрешает своему хозяину совершать глупые поступки. И, самое главное, опасные поступки. Ты, — он повернулся
— Вы узнали? — спросил Винни Биг по-английски.
— Уже несколько недель назад, cretino.
Старик выплюнул эти слова полным голосом, потом снова начал говорить по-итальянски, шепотом, что делало его слова еще более страшными.
— Несколько недель я следил за Клэменом и за тем, чем занимались вы. У вас ума не больше, чем у мухи, сидящей на спине у мула.
— Зачем вы так, — начал Винченцо, — не хотите же вы сказать, что…
— Ты и этот жирный еврей вели себя как беззубые коты. Вы ходили кругами друг против друга, каждый боялся прыгнуть первым, разодрать противника и прикончить. И все потому, что вы беззубы.
Старик резко остановился и с трудом вдохнул в себя воздух. Остальные молча слушали его. Они ждали, пока он сможет передохнуть и опять начать говорить.
— Мне хотелось самому вмешаться и прекратить этот маразм.
Дон Джироламо продолжил речь сухим и хриплым голосом, Его итальянский был весьма выразительным.
— Я понимал, что все это скажется на твоей репутации. Результат — налицо. Еврей принес доказательства, и ты запаниковал.
— Ничего подобного, — сказал Винни по-английски.
— Именно паника, — мрачно продолжал отец, — виной тому, что ты привез еврея сюда. Отсюда он может выйти только по одной из двух дорог.
Дон Джироламо повернулся к Рокко Сгрою.
— А от тебя я ожидал большего.
Рокко склонил голову. Потом он сказал тихо, по-итальянски:
— Дон Винченцо мог бы сразу убить Клэмена, прямо на месте. Я старался не позволить сделать это. Я вообще против его убийства. Мы должны попытаться заставить его молчать, потом отпустить — пусть работает на нас.
— A-а, si.
Улыбка оживила сухое лицо Дона Джи. Прекрасные искусственные зубы блестели при свете огня.
— Винченцо, ты слышал?
Винни Биг кивнул головой. Его отец понимал, как ему не нравилось то, что он поддержал Рокко. Но Рокко не боялся гнева Винченцо.
— Я понял, — сказал Винни. — Только как это сделать?
Дон Джироламо на мгновение прикрыл глаза. Малоприятно видеть собственного сына, к тому же не первой молодости, которому он надеялся передать все знания и силу, таким болваном. Его люди регулярно докладывали ему, что Винченцо пользуется авторитетом у себя на службе, он — способный администратор, хорошо решает сложные проблемы, его боятся враги и любят друзья, ему везет в делах и он умело заключает сделки. Все чудесно! Но теперь, когда он предстал перед отцом в жутком виде, Дон Джироламо понял, что отличная репутация Винченцо — отсвет авторитета его отца — Дона Джироламо. А сам он пасовал, когда приходилось принимать решение. Непонятно, можно ли его держать подставным лицом.
В принципе все достаточно просто. Нужно суметь спрятать концы в воду, чтобы ни один из них не виден был. Все надобно друг с другом увязать и по возможности одним узлом.
Дон Джироламо подумал, что самое простое решение — самое экономное.
— Слушайте меня внимательно, — начал он. Его голос стал более сильным. — Еврей еще не пришел в сознание? Тогда вот что вы должны сделать.
Глава шестьдесят девятая
Эдис встретила Кимберли в аптеке на Лексингтон-авеню недалеко от отеля «Уолдорф». Она старалась выйти пораньше, но, когда явилась на свидание, было уже половина седьмого. Небо над городом потемнело.
Кимберли сидел у стойки и пил полосатой соломинкой коку из высокого стакана. Он улыбнулся, когда она вошла. На ней были туфли на низком каблуке и твидовая юбка.
— Вот что должны надевать пикетчицы-модницы, — сказал он, похлопав ее по руке. Они не осмеливались выказывать нежность друг к другу в таком людном месте. — Ты сегодня прекрасно выглядишь, — сказал Кимберли. — Очень посвежела… и несколько возбуждена.
— Я только что жутко поссорилась с мужем.
— Не могу себе представить, как это вы ругаетесь. Из-за чего?
— Это касалось моей жизни.
— Угу. Светские разговоры.
Он отпил коку и слегка улыбнулся.
— Я думала, что у тебя будут плакаты, — сказала Эдис.
— Мы возьмем их позже.
Он заплатил за коку, взял ее под руку, и они вышли на улицу.
— Как ты думаешь, могут быть беспорядки? — спросила его Эдис, когда они шли по Лексингтону.
— Ничего нельзя сказать заранее. Сегодня пикетируют не очень агрессивные люди. Им велели все свернуть и сматываться, если нападет полиция.
На лице у Эдис показалось недовольное выражение.
— Зачем полиции нападать на мирную демонстрацию?
— Хороший вопрос.
Он привел ее к самой северной части Лексингтон-авеню и Пятидесятой улицы, где был припаркован грузовик. Вокруг грузовика собрались пикетчики, в основном студенты. Разбирали плакаты, некоторые вешали на себя картонки с надписями на спину и на грудь, наподобие сандвича. Кимберли взял плакат: «Занимайтесь любовью, а не войной». Для Эдис он выбрал парочку плакатов как для человека-сандвича. Спереди было написано: «Я не хочу, чтобы чей-то сын умер во Вьетнаме», а сзади — «Мир и свобода начинаются дома».
— Тебе нравятся эти слова? — спросил ее Кимберли.
— Конечно.
— Я хочу, чтобы ты носила на себе лозунги, которые тебе нравятся.
— Эти мне очень даже нравятся, — ответила ему Эдис.
Хихикая, как подростки, они быстро прошли по Пятидесятой улице к Парк-авеню и встали перед фасадом отеля в толпе. Их там было более двух сотен. Они двигались по кругу, полиция несколько оттеснила их от главного входа в отель.
У бокового входа на Сорок второй улице также выхаживали по кругу другие демонстранты. Их было тоже примерно две сотни. Полиция старалась оттеснить их как можно дальше к краю тротуара, чтобы расчистить дорогу пешеходам.