Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII
Шрифт:
Гастон вздохнул.
— Вы уверены, что вас не узнали? — спросил он. Вы же понимаете, друг мой, как это было бы прискорбно… согласитесь сами.
— Вполне уверен,— воскликнул дворянин,— ручаюсь головой и райским блаженством, что никто не разглядел меня и никто не назвал по имени!
— Хорошо,— спокойнее и, пожалуй, даже с некоторым удовлетворением сказал Гастон и вновь присел на кровать,— расскажите же мне, что такое там произошло.
Рассказывать стал Фонтрай; легко догадаться, что, но его словам, огромную роль во всем сыграл народ, а приближенные князя — никакой. Перейдя к подробностям, он в заключение добавил:
— Можно было наблюдать даже из окон вашего высочества, как почтенные матери семейств, доведенные до, отчаяния, бросали своих младенцев в реку, проклиная при этом Ришелье.
— Ах, какой ужас! — воскликнул князь в негодовании или притворяясь, что негодует и верит этим преувеличениям.— Неужели правда, что его все так ненавидят? Приходится, однако, согласиться, что он этого заслуживает! Вот до чего его тщеславие и скупость довели славных парижан, которых я так люблю!
— Да, ваше высочество,— продолжал рассказчик,— и не только Париж — вся Франция вместе с нами умоляет вас освободить ее от тирана; все подготовлено; достаточно одного жеста вашей царственной особы, чтобы уничтожить пигмея, который намеревался унизить королевский дом.
— Увы! Бог мне свидетель — я прощаю ему это оскорбление,— возразил Гастон, возведя взор к небесам,— но я не могу равнодушно слышать вопли народа; да, я приду ему на помощь!…
— О! Мы припадаем к вашим стопам! — воскликнул Монтрезор, низко кланяясь.
— То есть…— продолжал князь, отступая,— в такой мере, чтобы это не повредило моему достоинству и чтобы имя мое нигде не упоминалось.
— Но как раз ваше имя нам и желанно! — воскликнул Фонтрай, почувствовав себя немного свободнее.— Уже набралось, ваше высочество, несколько человек, готовых смело поставить свое имя вслед за вашим; я тут же назову их вам, если угодно.
— Погодите, погодите…— проговорил герцог Орлеанский с каким-то ужасом,— сознаете ли вы, что предлагаете мне просто-напросто заговор?
— Что вы! Что вы, ваше высочество! Мы благородные люди — и вдруг заговор! Вовсе нет! Самое большее — союз, некое соглашение, чтобы направить единодушную волю народа и двора — вот и все.
— Но… но это как-то не вполне ясно, ибо, в конце концов, ведь дело будет и не всеобщим и не гласным; следовательно, это будет заговор; уж не признаетесь ли вы, что вы в заговоре?
— Я, ваше высочество? Простите, признаюсь перед всем королевством, потому что все подданные в заговоре, а я тоже подданный. Да кто же откажется дать свою подпись после того, как подпишутся герцог Буйонский и господин де Сен-Мар?
— После них — пожалуй, но до них? — спросил Гастон, взглянув на Фонтрая пристально и даже проницательнее, чем тот ожидал.
Фонтрай мгновение колебался.
— А как бы вы поступили, ваше высочество, если бы я вам назвал имена, после которых и вы могли бы поставить свое имя?
— Ха-ха, это забавно,— возразил князь, рассмеявшись,— выше меня наберется, кажется, немного. Если не ошибаюсь, только одно.
— Хорошо, пусть одно. Ваше высочество, обещаете вы нам поставить свое имя после этого единственного?
— Еще бы. Готов от всего сердца, я ничем не рискую, ибо сейчас, по-видимому, один только король не участвует в деле.
— Итак, начиная с этой минуты, позвольте считать, что мы поймали вас на слове,— сказал Монтрезор,— и соблаговолите дать теперь согласие всего лишь на две просьбы: повидайтесь с герцогом Буйонским у королевы и с господином Главным у короля.
— По рукам! — весело воскликнул Гастон, хлопая Монтрезора по плечу.— Сегодня отправлюсь на выход невестки и приглашу брата в Шамфор поохотиться на оленей.
Друзьям ничего другого и не требовалось, и они сами удивились нежданному успеху: никогда еще они не встречали у своего главы такой решимости. Боясь отвлечь его от пути, на который он стал, они поспешили перевести разговор на другие темы и ушли весьма довольные, напоследок сказав князю, что твердо рассчитывают на его обещания.
Глава XV АЛЬКОВ
Случалось, что и королевы плакали, как простые женщины.
Шатобриан
Как сладостно быть красивой, когда ты любима.
Дельфина Гей
В то время как приближенные князя с трудом его успокаивали, а он не скрывал страха, который мог передаться им, титулованная особа, более подверженная ударам судьбы, более одинокая вследствие равнодушия супруга, более слабая от природы и робкая из-за отсутствия счастья, являла, напротив, пример спокойного мужества и благочестивого смирения и укрепляла дух испуганной свиты: то была королева. Не прошло и часа после ее отхода ко сну, как за дверями и толстыми драпировками спальни послышались громкие крики, разбудившие ее. Она приказала служанкам отпереть двери, и герцогиня де Шеврез в одной рубашке и широком плаще, сопровождаемая четырьмя камеристками и тремя горничными, почти без чувств упала возле ее кровати. Нежные ножки герцогини были босы и кровоточили, ибо она в спешке поранила их, всхлипывая, как дитя, она уверяла, что пуля пробила ставню и стекло в спальне и поразила ее самое; она молила королеву снова отправить ее в изгнание: там ей жилось спокойнее, чем здесь, где ее хотят убить как наперсницу ее величества. Распущенные волосы герцогини ниспадали до самых пят: они были лучшим ее украшением, и молодая королева подумала, что такая небрежность не столь случайна, как это могло показаться.
— Помилуйте, дорогая, что случилось? — спросила королева довольно хладнокровно.— Вы похожи на Магдалину, но в молодости, до раскаяния. Если здесь покушаются на кого-нибудь, то разве только на меня,— успокойтесь.
— Спасите, защитите меня, государыня! Меня преследует Ришелье. Я это знаю.
Отчетливые звуки пистолетных выстрелов, донесшиеся в ту же минуту, убедили королеву, что страхи г-жи де Шеврез не напрасны.
— Оденьте меня, госпожа де Мотевиль! — громко приказала она.
Но г-жа де Мотевиль, совершенно потеряв голову, открыла один из громадных сундуков черного дерева, заменявших в те времена шкафы, достала оттуда ларчик с бриллиантами королевы, чтобы их спасти, и ничего не слушала. Остальные женщины увидели на окне отблеск факелов и, вообразив, что дворец объят пламенем, стали связывать в узлы драгоценности, кружева, золотые вазы и даже фарфор, чтобы выкинуть их в окно. В это время появилась г-жа де Гемене, несколько более одетая, чем герцогиня де Шеврез, но уже совсем трагически настроенная; страх красавицы передался королеве, которой был хорошо знаком ее спокойный, чопорный нрав. Г-жа де Гемене вошла, не поклонившись, бледная, как привидение, и выпалила единым духом: