Сен-Симон
Шрифт:
Это значит, что исторический процесс не есть исключительно эволюционное развитие. Каждая органическая позитивная эпоха, каковыми были античность или средние века, сменяется критическим периодом: соответствие между формой и содержанием, характерное для позитивной эпохи, нарушается, содержание вступает в противоречие с формой, и это противоречие дает могучий толчок для переворота, который должен привести к следующей ступени прогрессивного развития. Наступает промежуточный период разрушительной работы, выражающийся в критике унаследованных форм, в нападении на систему управления и взглядов. С устранением благодаря
Следовательно, история человечества — это цепь эволюционного развития, прерываемая революциями. Причем каждой общественной форме соответствует определенный умственный уклад, а всякий крупный общественный переворот совпадает с революцией в философии, верованиях и научных понятиях.
Каковы же признаки прогресса грядущего общества? Где критерии для его оценки? Сен-Симон смело устанавливает их.
«…Лучшее общественное устройство — то, которое делает жизнь людей, составляющих большинство общества, наиболее счастливой, предоставляя им максимум средств и возможностей для удовлетворения их важнейших потребностей. Это такое общественное устройство, при котором достойнейшие люди, внутренняя ценность которых наиболее велика, располагают максимумом возможностей достичь высшего положения независимо от того, куда их поместила случайность рождения. Это затем такое общественное устройство, которое объединяет в одно общество наиболее многочисленное население и предоставляет в его распоряжение максимум средств для сопротивления иноземцам. Это, наконец, такое общественное устройство, которое приводит в результате покровительствуемых им трудов к наиболее важным открытиям и к наибольшему прогрессу цивилизации и наук».
Конечно, эти четыре признака еще довольно общи. Но более подробно философ пока не желает высказываться.
Сен-Симон объявляет читателям, что он только начал свой многолетний труд, дал всего лишь общий эскиз, костяк, который должен обрасти плотью. Он строит обширнейший план будущих исследований, рассчитывая их на двенадцать лет вперед. И в заключение, повторяя мысль, впервые высказанную в «Женевских письмах», утверждает, что результатом его трудов явится реорганизация европейского общества и создание высшего экстерриториального совета ученых, который разрешит, наконец, все проблемы, волнующие земной шар.
Итак, важный шаг сделан. Основа заложена, философ превращается в социолога и отныне будет занят только судьбами человеческого общества. После долгих блужданий он вернулся к тому, что наметил еще одиннадцать лет назад в своем первом труде, но теперь уже — на новой основе. К этому привела его собственная жизнь с ее великими взлетами и падениями. К этому привело его и видение чужой жизни, жизни окружающих людей, сотен людей, тысяч людей, миллионов людей, составлявших современное ему общество.
Он не имеет средств, чтобы отпечатать новые труды. Он переписывает их от руки, создает несколько копий и опять (горбатого могила исправит!) рассылает братьям ученым, прося сделать свои пометки и согласиться на «ассоциацию». Конечно, результат тот же, что и прежде. Но на этот раз Сен-Симон не ограничивается учеными. Надеясь на материальную помощь, он обращается в государственный совет, в сенат и, наконец, к самому императору.
Момент выбран на редкость неудачно. Наполеон только что потерпел страшную катастрофу в России и со дня на день ожидает вторжения союзнических армий во Францию. Но Сен-Симон учитывает и это обстоятельство. Чтобы заинтересовать императора, он дает своей рукописи злободневное название: «Средство заставить англичан признать свободу мореплаванья».
Нам неизвестно, прочитал ли Наполеон преподнесенную ему рукопись.
Но если он, заинтересованный заглавием, хотя бы только просмотрел ее, он был бы, без сомненья, сильно удивлен.
Прежде всего императора ожидало полное разочарование. Листая рукопись, он убедился бы, что в ней нет ни слова о «средствах заставить англичан»…
Но это еще полбеды.
Легко представить ярость, которую должны были вызвать у болезненно-честолюбивого Наполеона весьма смелые политические советы, предложенные ему автором в «Посвящении»:
«…Ваше величество должно отказаться от протектората над Рейнским союзом, вывести войска из Италии, возвратить свободу Голландии, прекратить вмешательство в дела Испании, одним словом, вернуться к естественным границам Франции. Если же Вы пожелаете еще более увеличить Ваши лавры, то этим разорите Францию и окажетесь в прямом и полном противоречии со стремлениями своих подданных…»
Поскольку Сен-Симона не бросили в тюрьму — а именно таким должен был оказаться результат этих поучений, — можно предположить лишь одно из двух: или Наполеон действительно не раскрыл рукописи, или же, находясь в чрезвычайно тяжелом положении, из-за других забот он просто не дал хода делу «об оскорблении величества», на которое его провоцировали политические выпады Сен-Симона.
Так или иначе философ не пострадал.
Но уж, разумеется, материальной помощи, на которую он наивно надеялся, власти ему не предоставили.
И все же он был счастлив.
Он чувствовал, что подошел вплотную к открытию, а открытие, рожденное муках творчества, не пропадет и не исчезнет никогда.
ГЛАВА 5
НАУКА И ПОЛИТИКА
Давно не видала Франция таких суровых дней.
Зима 1813/14 года принесла не только холод, но и голод.
Поля не обрабатывались, фабрики закрывались, в торговле царил полный застой. Чудовищное увеличение налогов, 25-процентные вычеты из жалований и пенсий чиновников, бесконечные постои солдат — все это прижало людей состоятельных, а бедняков довело до нищеты. Рента упала почти вдвое, акции Французского банка не котировались, звонкая монета исчезла.
Новогодний праздник в Париже прошел, точно панихида: помимо похоронного настроения, 31 декабря 1813 года из-за отсутствия подвоза в столице нельзя было достать ничего, кроме самых необходимых съестных припасов, хотя во многих провинциях лавки были полны товаров, а подвалы — вин.
Участились банкротства. Люди несли в ссудные кассы серебро, мебель, одежду.
А по лесам рыскали летучие отряды, разыскивая дезертиров.
И весь разоренный народ, вся обезлюдевшая Франция жили одной мыслью, одной надеждой, одним желанием — дождаться мира.
Но император и не помышлял о мире.
Растерявший всех своих сателлитов, оставивший «великую армию» на полях России, добитый врагами при Лейпциге, он все еще верил в свою звезду и близкую победу.
И не упускал случая во всем обвинить минувшую революцию: