Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого
Шрифт:
Это заявление произвело надлежащий эффект.
Барон Боэм попросил собратьев продолжить дебаты. Успокоившиеся или, напротив, приведенные в замешательство появлением незнакомца, тамплиеры потянулись обратно в салон. Когда все вновь расселись вокруг большого стола, Боэм объяснил специально для графа Вельдона, что разногласие, послужившее причиной спора, касалось целей ордена. По мнению некоторых членов, эта цель — поддержка и защита друг друга. Другие полагают, что их организация предназначена для того, чтобы помочь избавиться от гнетущей опеки церкви, пусть даже и реформированной. Наконец, некоторые члены раздражены тем, что приходится выносить немецкий диктат, поскольку основы такой строжайшей зависимости были заложены еще в Мюнстере, и все обеспокоены полицейскими придирками, с которыми сталкиваются все чаще, возможно, из-за доносов церковников.
Боэм попросил графа Вельдона высказать свое мнение.
— Наши общества, — ответил Себастьян, — задуманы, чтобы проявить благородство духа, а не благородство крови. Когда происходит единение того и другого, что ж, можно себя с этим только поздравить. Но само по себе рождение не гарантирует возвышения духа. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть вокруг.
Граф почти физически ощутил взрыв эмоций, которые вызвало его заявление у присутствующих здесь аристократов. Наверняка каждый из них искренне считал себя центром вселенной.
— Что вы хотите этим сказать? — высокомерно осведомился принц де Мерод.
— Что материальная власть сбивает с толку умы, сударь. Разумеется, речь идет об умах слабых и неразвитых. Грекам было прекрасно известно это помутнение разума, причиной которого становилась власть, и происходит это из-за разрыва с реальностью. Они называли это hubris. Никто так не уязвим, как человек, которому кажется, будто ему улыбнулась фортуна. Так, сделавшись русским царем, герцог Петр Гольштейн-Готторпский стал вести себя словно буйнопомешанный и в результате не продержался на престоле и шести месяцев.
— Нетрудно критиковать монархов, с которыми лично не знаком, — иронично заметил герцог.
— Я провел некоторое время в Ораниенбаумском замке по приглашению этого императора, и каждое утро по его просьбе мы беседовали о методах его правления, — сухо заметил Вельдон.
Спорщики прикусили языки. Барон Боэм покраснел.
— Каковы были его ошибки? — спросил один из рыцарей.
— Отрыв от реальности и непомерное тщеславие. Впрочем, эти два качества неразрывно связаны, — продолжал Себастьян. — Он не знал страны, которой собирался управлять, и, следовательно, ненавидел ее. Он недооценил силы, которым бросил вызов, — дворянство, армию, духовенство, предпринимал меры преждевременные, жесткие, безрассудные. Как всякая жестокость, его тирания была лишь признаком слабости.
— Этот человек слишком рано получил власть, — возразил один из тамплиеров. — Ему просто не хватило опыта. Вы можете привести еще какой-нибудь пример?
— Людовик Пятнадцатый, — ответил Вельдон.
— Вы и с ним были знакомы? — усмехнулся собеседник.
— Да, собрат. Я гостил у него в замке Шамбор.
— Там гостили многие.
— Причины моего пребывания в Шамборе и Версале были иными, — ответил Вельдон, нисколько не раздражаясь на подобную дерзость. — Король доверил мне секретную дипломатическую миссию огромной важности.
— Но кто же вы, сударь? — удивленно спросил спорщик.
— Тот, кто знает, о чем он говорит.
Принц Мерод несколько мгновений молча рассматривал Вельдона.
— Только один человек способен на такие доблести: граф де Сен-Жермен.
Вельдон мысленно усмехнулся.
— Любой просвещенный человек неизбежно распространяет свет своих познаний, даже монархи не являются исключением, — ответил он.
— Так что же вы ставите в вину Людовику Пятнадцатому? — не унимался спорщик.
— То, что ему как раз не хватило властности, собрат, и он не сумел подчинить своей воле министров, прежде всего Шуазеля.
— Почему вы полагаете, что ему не хватило властности?
— Потому что, будучи христианином, он позволил себя запугать священникам, которые упрекали короля в том, что он имеет любовниц. Людовик так боялся попасть в ад, что первая же встречная сутана вызывала у него тревогу.
Собеседник собирался было что-то ответить, но тут вмешался Боэм:
— Довольно, собрат, вы же видите сами, граф Вельдон человек опытный и хочет быть нам полезным.
— Все, что я хотел вам сказать, — вновь заговорил Себастьян, — то, что благородство по крови всего лишь некоторое преимущество, но никак не привилегия. Если вы по-прежнему будете рассматривать орден тамплиеров «Строгого устава» как кружок аристократов, вы обречете его на поражение. Ибо особенность дворянства — истреблять друг друга во имя славы и чести, и пройдет немного времени, как половина из вас погибнет на кровавых дуэлях. Вам же предназначена великая судьба, она сулит вам более долгую жизнь.
Эти слова прозвучали торжественно, как пророчество. Кто-то недоверчиво покачал головой, кто-то был смущен или растерян, кто-то усмотрел в этом некую логическую ошибку.
— Именно по этой причине вы и восстаете против Мюнстерской ложи? — поинтересовался Себастьян.
— Какого черта мы должны подчиняться немецкому диктату? — возмутился принц де Мерод.
— Это отнюдь не немецкий диктат, это диктат разума. Братство просвещенных умов универсально. Оно содействует гармонии и миру, — возразил Вельдон.
— Но у нас теперь постоянные трения с полицией, которая считает нас иностранными шпионами! — возмутился тамплиер.
— Этому есть объяснения, — вмешался Боэм. — Правила нашего отделения ложи предписывают соблюдение строжайшей тайны. А многие из нас это правило нарушили и обратили на себя внимание недоброжелателей. Разумеется, полиция встревожена. Я требую, чтобы отныне никто открыто не интересовался, принадлежит ли человек к нашему ордену. Я прошу также, чтобы никто больше не хвастался и не кичился своей принадлежностью к нему.
— Почему нас так ненавидят иезуиты? — спросил один из рыцарей.
— Потому что они мнят себя чем-то вроде Ватиканской полиции, а нас подозревают в том, что мы преследуем разрушительные цели, что мы желаем ослабить влияние Рима на верующих, — объяснил Вельдон. — Они убеждены, что только у них есть право на истину, а изучение природы — такая же суровая ошибка, как та, которую совершил Адам, когда вкусил плод от древа познания. Это противоречит нашей философии. Для всех представляется очевидным, что принадлежность к христианству не помешала монархам развязывать войны, которых дипломаты сумели бы избежать. Во имя веры пролились реки крови.