Сен-Жермен
Шрифт:
– За него меня там более всего и колотили - обзывали мусульманской собакой, которая упорствует в ереси. Не видать, говорили мне, тебе вечного спасения. Как ещё я мог подтвердить верность Создателю, как не поклоняясь ему, как велит Коран.
Только спустя пару недель после разговора австрийского посланника с его величеством нас выпустили на свободу. На следующий день я был приглашен в лорду-казначею, где тот от имени британского правительства принес официальные извинения. Потом спросил, как долго я ещё собираюсь гостить на британских берегах?
– О, это зависит от того,
– Очень сожалею, - лорд-казначей вытер губы, - но это невозможно. Сэр Уинфред вчера отбыл в наши американские колонии к месту службы.
Так вот почему они так долго задерживали мое освобождение! Спайка в среде английской аристократии была железная.
– Надеюсь, ему подобрали достойное его знаний и опыта место? Уж не губернатором ли он отправился на запад.
– Еще раз сожалею, но как раз опыта и знаний этому молодому человеку очень не достает. Как, впрочем, рассудительности и обязательного для любого джентльмена условия всегда платить. Так что место у него незавидное, секретарское, в какой-то глуши. Вряд ли он сумеет сделать там карьеру... Тут ещё новая напасть - отец его, как оказалось, испытывает серьезные финансовые затруднения. Так что нашему удальцу предстоит своими руками пробиваться в жизни.
– Надеюсь, этот опыт ему пригодится в последующем, - сказал я.
– Сомневаюсь, - коротко ответил лорд-казначей и на некоторое время задумался. Потом неожиданно резко спросил.
– Послушайте, граф, вы что, в самом деле уверены, что путем внушений, просвещения, мятежей, чудес, революций наконец можно исправить человеческое сердце? Что все дело в правильном устройстве общества, человеколюбивом воспитании, здоровом образе жизни и верности идеалам?
– Так, по крайней мере, утверждал Христос...
– Нет, любезный граф, он утверждал, что настанет судный день и только там - слышите, только там!
– каждому будет воздано по заслугам.
– Это всего лишь одно из толкований, приписываемых сыну Божьему. Помнится, в Галилее он признался мне, что более всего он боится, что его поймут превратно...
– В Галилее?
– перебил меня лорд-казначей.
– Ну да, неподалеку от Капернаума, на дороге, ведущей к Генисаретскому озеру. Я так ясно различал его во сне. Он обмолвился, что судный день придет тогда, когда Джон, повстречав Ахмеда, поделится с ним хлебом. Они поедят вместе и разойдутся, и никогда больше не встретятся. Домом им будет вся земля, братьями все люди. И ранее этого срока никакого судного дня не будет.
Лорд-казначей сдернул салфетку, повязанную у горла и бросил её на стол.
– Вот что, граф, я обещаю, что с отъездом из Англии у вас хлопот не будет, но Бога ради прошу поспешить. Бога ради!
Глава 4
Утром, в седьмом часу я разбудил Жака и приказал ему закладывать экипаж.
– Ф такую рань?
– он зевнул.
– Хорошенькое время ваша светлость выбрала для визитов?
– У меня нет ни одной свободной минутки. Придется потревожить друзей... Послушай, как только доставишь меня на место, немедленно
– Бог мой, опять конспирация, опять какие-то жуткие тайны! Фсе-то вы хлопочете, суетитесь, а толку!
– Ты что, забыл Ньюгейт? Теперь хочешь попробовать, чем угощают в Бастилии? Господин Морепа* поклялся, что как только я появлюсь в Париже "вытрясти из этого проходимца - то есть, меня - все, что ему - то есть, мне - известно о заговоре против королевской власти". Ну, со мной они обойдутся деликатно, а вот тебе кожу раскаленными шомполами смажут!
– Это точно, это как пить тать. Вы фсех убеждаете, предупреждаете, письма пишете, а стратать мне.
Жак неожиданно замер. Застыл в сидячем положении с левым сапогом в руке. Это был крупный, чуть обрюзгший мужчина. Лысеющая голова, низко опущенные уши и невеселые, чуть на выкате глаза придавали ему сходство с деревянной скульптурой, изготовленной безвестным деревенским резчиком. Такие изображения часто встречаются в мелких сельских церквушках. Силой мой верный слуга отличался немереной, ноги ставил разлаписто, носки слегка внутрь. Любил ни с того, ни с сего задумываться, при этом останавливался на полдороге, обрывал разговор на полуслове. Вот и сейчас он несколько минут молчал, потом неожиданно спросил.
– Послушайте, фаша светлость, вы что, в самом теле верите, что в Париже со дня на день случится мятеж?
– Революция, мой друг. Не мятеж, а революция.
Жак поежился.
– Тогта плохо наше дело. Угофорами здесь не поможешь.
– Как же не поможешь, если в руках короля пушки, ружья, солдаты... Когда у тебя под рукой подобные игрушки, очень просто убедить других прислушаться к голосу разума.
– Э-э, - махнул сапогом Жак.
– Когда нарот свихнется - или прозреет, что, в общем-то, отно и то же - его никакие пушки не остановят. Кто из орутий будет стрелять? Такие, как я, Жаны, Жеромы, Франсуа. Вон госпотин Массен(, с которым мы частенько сиживали в кофейне. Ну, я рассказывал! Который за четырнатцать лет в королефской армии дослужился до сержанта, а теперь вышел в отстафку?
– А-а, помню, помню, приметная личность, - кивнул граф. Историческая. Кстати, это я обратил твое внимание на этого господина.
– Кто же спорит. Возьмем, например, этого госпотина Массена. Он храбрый и толковый солтат, ему бы батальоном комантовать, а его дальше сержантов не пустили. Не творянского, говорят, происхожтения. А ну-ка, голубчик, поттвертите, что у вас пять колен голубой крофи. Ну, и какая пушка его остановит, если он волю почует. Если ему скажут - гражтанин Массена, фот вам батальон, дайте жару этим лилейным молотцам во фраках с потрезанными фалтами.