Сень
Шрифт:
— Знаешь, я все же постараюсь убедить его в том, что портрет твой парадный будет более уместным на полувековой юбилей. В крайнем случае просто скажу, что пленка бракованная попалась или еще что-то придумаю. Но эту фотографию на память я припрячу…
— Хотелось бы верить… ладно, тебе самолет дать или рейсовым в Москву вернешься?
Двенадцатого апреля все служюы ВВС были поставлены на уши, а тринадцатого утром по радио передали, что в полдень товарищ Сталин выступит с важным заявлением по радио и телевидению. К девяти
— Все подтвердилось, ночью в Коврове провели генетическую экспертизу… того, что удалось собрать.
— А причины установили?
— По предварительным результатам в двигатель попал камень…
— На высоте десять километров?!
— Скорее всего, на взлете. Немного повредились лопатки турбины, а потом их сорвало и двигатель взорвался. Я лишь удивляюсь тому, что она не обратила внимание на камень, ведь должен быть такой грохот…
— Диверсия исключена?
— Маловероятно, но мы все равно проверяем. До получения окончательного заключения… двигателисты говорят, что это может занять несколько недель…
— Это уже, к сожалению, неважно.
— Это мы виноваты в том, что она камень проигнорировала, — со злобой в голосе заметил сидящий в кабинете Сталина еще с ночи Струмилин. — Она считала, что ее прославлять нельзя, это детей, о которых она мечтала сотни лет, сделает несчастными…
— Слава, успокойся. Я ей говорил, что никто ее напоказ выдвигать не станет, да она и сама это понимала: нельзя о ней иностранцам сообщать.
— Значит, плохо говорил!
— Выпей успокоительного для летчиков.
— Её успокоительного…
— Ну так в память о ней и выпей! А когда выпьешь, то вместе думать будем, что людям сообщать.
— Я думаю, что теперь можно сообщать всё. То есть всё, что она получила после марта сорок третьего.
— Звание, краткий перечень наград, должность… — задумчиво произнес Лаврентий Павлович. Он-то «дозу для летчиков» уже три раза за последние полсуток принял.
— Должность, я думаю, тоже нужно опустить, — заметил Сталин. — Ни к чему привлекать внимание к ВНИПИ.
— Вот мы тут сидим и спокойно обсуждаем… — начал было Станислав Густавович, но Иосиф Виссарионович его прервал:
— Да, мы решаем, как и положено государственным служащим, рабочие вопросы. Не обращая внимания на собственные чувства, потому что они могут привести к неправильным решениям. Мы сами вызвались работать там, где о чувствах нужно забыть — а плакать мы будем потом. Если обстоятельства позволят нам ненадолго стать просто людьми…
В полдень Иосиф Виссарионович, в маршальском мундире, только со Звездами Героя Советского Союза и Социалистического труда, обратился к советскому народу:
— Товарищи! Наша страна понесла тяжелейшую утрату. Советское правительство с глубочайшим прискорбием извещает, что вчера в авиационной катастрофе погибла летчик-космонавт Советского Союза, пять раз удостоенная звания Героя Советского Союза и семь раз — звания Героя Социалистического труда, лауреат двадцати двух Сталинских премий первой степени, первый кавалер ордена Пирогова и множества других орденов и медалей, генерал-полковник медицинской службы Татьяна Васильевна Серова…
Как Таня и просила, урну с ее прахом похоронили в «усадьбе», а несли на траурной церемонии эту урну тенерал-майоры Военно-Воздушных сил летчики-космонавты СССР Светлана Качурина, Марина Смолянинова, Ирина Еремина и лично товарищ Сталин. Безымянный городок, в котором располагался Центр подготовки космонавтов, был назван городом Серовым, еще в честь нее назвали в каждом городе, где Таня хотя бы проездом побывала, улицы или площади…
А большинство людей, впервые с экрана телевизора или по радио о Тане услышавшие, лишь с некоторым недоумением обсуждали заключительные слова Сталина на похоронах:
— Ее лично знали очень многие, десятки тысяч наших бойцов остались живы благодаря доктору Серовой, а сотни тысяч и сейчас возвращаются к полноценной жизни благодаря ее исследованиям. Всех ее заслуг мы пока не можем перечислить, но придет время — и уже нынешнее поколение советских людей узнает, чем этой скромной девушке обязана наша страна. А обязана ей страна очень многим, ведь первую Звезду героя Советского Союза она получила за то, что лично отправила в ад главного фашиста… а орден Пирогова — за тысячи лично ею вырванных из лам смерти советских бойцов. Она спасла сотни тысяч человек, и тем печальнее, что мы не смогли ее уберечь.
В Дубне пять все еще молодых женщин, собравшись в квартире у Тони, внимательно смотрели траурную церемонию. На столе перед ними стояла бутылка водки,наполовину наполненный стакан, прикрытый куском черного хлеба — но никто из них так ни к чему и не притронулся.
— Да, девочки, а мы носы перед ней задирали, — грустно произнесла хозяйка квартиры. — Теперь понятно, почему ее в нашу комнату поселили: у нее уже тогда орденов было больше, чем у нас вместе взятых. А она никогда ничего об этом не говорила…
— Похоже, у Школьницы была очень интересная жизнь… — печально произнесла Евдокия.
— Но я не хотела бы прожить жизнь столь же интересную, — заметила Люба. — Точнее, я бы просто со страху померла бы еще до того, как бомбу для Гитлера в самолет загрузили. Это же такая ответственность! А она смогла…
— Не думаю, что Сталин ее лично понес только из-за бомбы для Гитлера, она, наверное, сколько всего сделать успела… — заметила Нина.
— Мы наверное не скоро узнаем, что именно, — ответила ей Тоня. — Но можем быть уверены: сделала она очень много. Вон, смотрите, Голованов плачет…
— Наверное, он и нам рай в общаге устроил из-за Тани. А вот это кто? Лицо вроде знакомое… не Мясищев?
— Он, и тоже вроде плачет. Наверное знал ее хорошо, не просто же так Школьница на его опытных самолетах всегда летала. И космонавтки… если я не ошибаюсь, то Еремина нам в общагу что-то для Тани передавала? Тоже ее давно знала… а мы — нет.
— Мы ее тоже знали, все же пять лет в одной комнате, а то, что знали не все, так она никогда ничем не хвасталась. Светлая душа… была. Помянем ее?