Сенешаль Ла-Рошели

Чернобровкин Александр Васильевич

— Это мой! — прикрикнул я на французского оруженосца, который до этого сражался с ним, а теперь намеривался объявить своим пленником.

Оруженосец, оценив мой шестопер, занесенный для удара, выругался и быстро побежал к другой группе англичан, которые еще пытались защищаться. Такой шанс захватить пленного и получить выкуп не скоро ведь подвернется. Не так уж и часто французы разбивают англичан. Надо было не упустить его.

Мои бойцы перебили остальных, отступавших к роще, и, согласно данной перед боем установке, под командованием своих сотников поскакали по полю к тому месту, где англичане оставили лошадей и обоз. Туда они доберутся первыми и

добычи захватят больше, чем на поле битвы.

Я подождал, когда англичанин очухается, после чего поставил его в известность:

— Ты мой пленник. Назовись.

— Граф Ангус, — послышался глухой голос из-под шлема.

— У тебя появилась хорошая привычка сдаваться мне в плен! — сказал я насмешливо, снимая свой шлем.

Граф Ангус снимать шлем не спешил, поэтому не могу сказать, какое у него было выражение лица, когда узнал меня.

Попал в плен и Джон Девро — второй командир пришедших из Ниора англичан, а также множество рыцарей и оруженосцев, английских и гасконских. Ни одного неблагородного воина английской армии в живых не осталось. Кроме тех, конечно, кому удалось сбежать, а таких было немного. Англичане настолько были уверены в победе, что расседлали лошадей и, спутав им ноги, отпустили пастись. Поэтому мои бойцы захватили весь табун и обоз, быстро и легко перебив слуг и пажей, оставленных охранять имущество.

3

Коннетабль Франции Бертран дю Геклен принимал поздравления. Запачканный кровью и грязью с головы до ног, он стоял возле своего шатра, мелкими глотками пил вино из серебряного кубка, а его слуги наливали из открытой бочки емкостью литров на сто всем, кто подходил, если было во что наливать.

— Мы их отымели! — задорно произнес Бертран дю Геклен и жестами показал, что именно мы сделали с англичанами.

Стоявшие рядом командиры и солдаты весело заржали. После боя смех не такой, как перед ним. Искреннее, раскатистее, громче. Это выплескивается страх, загнанный на самое дно души перед боем. В бою забываешь про страх. Иначе побежишь, управляемый им, и, если останешься жив, смеяться будешь натужно, визгливо, стрёмно.

— Взял кого-нибудь в плен? — поинтересовался Бертран дю Геклен.

— И не просто кого-нибудь, а графа Ангуса, рыцаря Робера Микона и оруженосцев Никотена л`Эско и Джеймса Виллоугби, — ответил я.

Последнего, тяжелораненого, захватили мои бойцы. С графа весь выкуп достанется мне, потому что захватил его в индивидуальном бою, с остальных — треть, как командиру, а две трети будут поделены между бойцами отряда.

— Уступи мне графа Ангуса, дам пять тысяч, — потребовал коннетабль.

Я знал, что граф липовый, что за душой у него от силы тысяча ливров, награбленных в последнее время, но предупреждать Бертрана дю Геклена не стал. Во-первых, я могу недооценивать грабительские способности графа Ангуса; во-вторых, коннетабль — далеко не бедный человек, пять тысяч для него — не деньги; в-третьих, как я заметил, этот малорослый выходец из бедного бретонского рода дружит с манией величия, пока, на наше счастье, не в опасной форме, поэтому обожает брать в плен знатных и богатых. Сейчас он ведет переговоры об обмене Джона Гастингса, графа Пемброука, попавшего в плен под Ла-Рошелью, на свои владения и графский титул в Кастилии. У него теперь был титул французского графа де Лонгвиля, полученный от Карла Пятого. Говорят, коннетабль надеется получить за английского графа сто тысяч флоринов, но, думаю, дело не только в деньгах. Джон Гастингс — потомственный граф. Первой его женой, умершей во время родов, была дочь короля Эдуарда Третьего. И такой знатный сеньор будет пленником когда-то бедного бретонского рыцаря, теперь, правда, тоже графа.

— Он твой, — сказал я и поделился сообщением моих бойцов: — Вроде бы ни один англичанин не ускакал в сторону Ниора, а пешие доберутся не раньше утра. Там не знают, кто победил, а гарнизон должен быть небольшой, два-три десятка человек.

— И ты предлагаешь… — он запнулся, не договорив, потому что сразу начал просчитывать, как лучше воспользоваться ситуацией.

Бертран дю Геклен нравился мне тем, что не страдал рыцарскими комплексами, не стеснялся использовать хитрость. Вот и сейчас глаза его загорелись. Коннетабль посмотрел на солнце, прикинул, наверное, расстояние до Ниора.

— Если поспешить, приедете в сумерках, — подсчитал он. — Только вот откроют ли вам ворота?

— Возьму с собой командиров бригантов, которых гарнизон знает, — предложил я.

— Бери их знамена, переодень в их сюрко с гербами своих бойцов, которые поедут передними, — и вперед! — разрешил Бертран дю Геклен, а потом повернулся к стоявшему рядом Алену де Бомону и приказал: — Допивай вино и иди поговори с гарнизоном Сиврея. Скажи, что перебьем всех, если не сдадутся, а будут рассудительными, отпустим в Бордо с оружием, лошадьми и деньгами.

— Уверен, что они не захотят погибать! — с самодовольной усмешкой произнес мой дальний родственник.

С мокрыми от вина губами Ален де Бомон еще больше походил на трактирщика. Наверное, благодаря этому и пользовался расположением коннетабля Франции.

По словам бретонского рыцаря Тассара дю Шателя, одного из командиров бригантов, перешедших на нашу сторону, который сейчас скачет рядом со мной, Ниор остались охранять гасконцы. Лишь в замке несколько англичан, в основном выздоравливающие после ранений. Ему можно верить. Тассар дю Шатель знает, что подъедет к городским воротам первым. В его интересах, чтобы нас не разоблачили, иначе первым получит арбалетный болт в какую-нибудь важную часть тела. В случае удачи ему перепадет еще сто ливров, как пообещал коннетабль Франции.

Тассар дю Шатель еще не получил деньги за переход на нашу сторону, поэтому спрашивает:

— Надолго задерживают выплаты?

— Наградные обычно сразу дают, — успокаиваю я. — Аванс и расчет могут придержать недели на две-три.

— Это нормально! — весело произносит бретонский рыцарь.

Смотря с чем сравнивать. Если с задержкой почти на год, как сложилось сейчас у англичан, то три недели — действительно, ерунда. Меня же, привыкшего в двадцать первом веке получать день в день, любая задержка сильно раздражает. Никак не отвыкну от этой привычки, хотя от будущего меня отделяет уже черт знает сколько лет.

Мимо часовни опять ехали в сумерках. Она была как бы опутана толстой паутиной. Тассар дю Шатель перекрестился на часовню и тихо прошептал молитву, забавно шевеля заячьей губой. Сейчас будет самый ответственный момент операции. Если хотя бы один их спасшихся англичан добрался до города, нас ждет теплый прием.

Городские ворота были закрыты, мост поднят. На надвратной башне стояли человек пять, молча смотрели на нас. У меня появилось нехорошее предчувствие. Остановил коня метрах в десяти от того места, где будет край подъемного моста, и приготовился быстро развернуться. За спиной у меня висит надежный щит. Если не поймаю арбалетный болт грудью, есть шанс выбраться невредимым.