Сеньор Виво и наркобарон
Шрифт:
На обширной равнине в пригороде столицы находились бесчисленные гвоздичные оранжереи, где в ужасающей влажности, в облаках пыли от канцерогенных удобрений и инсектицидов надрывались в непосильном труде работники, выращивая прекрасные белые цветы, что украсят лацканы свадебных гостей по всей Европе, увенчают статуи святых в церквах, укроют свежеиспеченных покойников и составят букеты лелеющих надежды влюбленных.
Убийцы привезли Анику к бесхозной оранжерее, из-за цветочной болезни давно заброшенной. Ткнув девушке в шею дулом пистолета, который ее же отец продал Заправиле,
На нем были красные брюки, алая рубашка, желтые туфли и оранжевый пиджак, под которым за поясом торчал «магнум». Пестрый расчесывал напомаженные волосы и поглядывал на Анику, мысленно готовя себя к работе. Аника все сжимала папку с эскизами, но Малыш неожиданно ее вырвал, и рисунки рассыпались по полу. Пестрый глянул на яркие зигзаги узоров и заметил:
– Миленькие. Совсем как ты. – Подошел к девушке и за подбородок приподнял ей голову. Осмотрел с профессиональным равнодушием: – Красивые глазки.
К Анике наконец вернулся голос:
– Не трогайте меня! Что вам нужно?
Пестрый вытащил «магнум» и взвел курок. Приставив ствол ей ко лбу, рявкнул:
– На колени.
Малыш схватил Анику сзади за плечи и попробовал придавить к полу. Она сопротивлялась, но потом увидела, как шевельнулся палец на спусковом крючке. Опустилась на колени и почувствовала, как второй ствол уперся в затылок. Аника дрожала, взгляд метался в поисках спасения.
Пестрый расстегнул ширинку:
– Сечешь, чего я хочу, милашка? Чтоб ты классно отсосала. Имей в виду: чем больше радости нам, тем дольше проживешь.
Сзади раздался писклявый голос Малыша:
– Мой тебе совет, кошелка: покайфуй сама, у тебя последний шанс ублажить пару мужиков.
Аника увидела напрягшийся член, багрянистую головку, уже поблескивающую каплей. Девушку затошнило. Пестрый придвинулся ближе, поднося член к ее губам, но она откинула голову и попыталась встать. Малыш ухватил ее за волосы, оттянул голову назад и толкнул лицом к Пестрому.
Аника была крупнее и сильнее Малыша. Яростно сопротивляясь, она сумела подняться и вырваться. В отчаянии заметалась по оранжерее, но бандиты загнали ее в угол. Они подбирались к ней, точно хищники к теленку. Тщательно прицелившись, Пестрый прострелил ей колено, а от удара в висок палкой, которую Малыш выдернул из гнилого каркаса теплицы, Аника потеряла сознание.
Пестрый сходил за сумкой и достал мясницкий нож. Сноровисто, в несколько взмахов срезал одежду с Аники и наклонился послушать, дышит ли.
– Мертвяков не трахаю, – сказал он.
– Ну, почему, если еще теплые… – не согласился Малыш, и Пестрый заржал, оскалившись.
Он достал из сумки жир и мазнул им Анике между ног. Сначала он, потом Малыш. Оба кончили очень быстро: абсолютная власть – острый возбудитель, к тому же обоим не требовалось постигать науку быть искусными любовниками. Перед вторым заходом на грубое ерзанье они устроили передышку: покуривая сигареты и прихлебывая ром, сравнивали жертву со всеми, кто прошел через их руки за эти годы. Успели
– Чем моложе, тем слаще, – сказал Пестрый.
– Все одинаковые, и такая хороша, – ответил напарник.
Когда Пестрый, наконец, выплеснулся во второй раз, а Малыш притворился, что кончил, оба посмотрели на распростертую девушку, задумавшись, что теперь предпринять. Достали фартуки. Пестрый очень тревожился, как бы не испачкать одежду, а шестеривший напарник из солидарности ему подражал.
– Al reves? – спросил Малыш.
– Ага, наизнанку, – ответил Пестрый.
Оба взялись за ножи.
– Знаешь, какой звук получается, когда уши отрезаешь? Вроде как песок на зубах скрипит, такой хруст.
– Хочу сделать ей улыбку пошире. Какой лучше нож взять?
– Передай-ка долото, надо нос перебить.
– Глаза выкалывать?
– Ну что ты, такие красивые глазки. К тому же они иногда лопаются и забрызгивают все вокруг черной дрянью. Пускай смотрит, как кукла.
Они отрезали веки и бросили в кучу.
– Славное колечко! – сказал Малыш, сдернув кольцо с отрезанного пальца. – Глянь, налезло. – Он поднял мизинец, в свете лампы блеснуло обручальное кольцо Аникиной матери.
– Ничё, – оценил Пестрый. – Все-таки есть своя выгода в том, чтоб быть плюгавым, да, приятель? Серьгу берем?
– Да ну ее, пластмасса, – скривился Малыш, добавляя в кучу скальп. – Мне грудь нужна, хочу кошелек на завязке, как у тебя. Помнишь, из титьки той девки, дочери мужика, которому мы руку отрезали?
– Бери правую, она больше.
Когда набралась окровавленная куча из пальцев рук и ног, ушей, век, губ, носа, передних зубов, вульвы, скальпа и левой груди, заплечных дел мастера поднялись и вытерли руки кусками бирюзовой блузки, готовясь перекурить и полюбоваться, как получилось. Девушка еще дышала, вокруг дыр на лице пузырилась кровь.
Пестрый достал нож, который отобрал когда-то у человека, зарезанного ими в Букараманге, и присел на корточки. Попробовав лезвие, полоснул поперек живота девушки, чтобы потом запихнуть туда отрезанные части вместо белого петушка, который обычно помещается в чрево беременной.
Затем Малыш умело надрезал горло под подбородком, чтобы вытащить наружу язык, не повредив сонную артерию. Оба выпрямились, и Пестрый с некоторым сожалением проговорил:
– Все равно что на блядки сбегать. Раз, и кайф уходит.
Убийцы по очереди отлили на раны.
– Ссаки – это антибиотик, – выдал всегдашнюю шутку Малыш, а Пестрый, как обычно, в ответ хрюкнул. – Ну что, прикончим ее?
– Вот еще, кореш, и так кровью изойдет. Даже если выживет, доктора ее из жалости пришьют, а не они, так сама себя замочит со стыда за свою харю. Жаль, милашка была.
– Чересчур длинная. Мне нравятся пониже.
Малыш завернул отрезанную грудь в остатки блузки, и оба опять вытерли руки кусками изорванной одежды. Чувствуя, что потрудились на славу, они сели в «форд-фалькон» и поехали в бар отдохнуть перед тем, как отправиться на новое дело.