Сентименталь
Шрифт:
И все же, спустя неделю, когда я в очередной раз увидел Агнетт, мы затронули эту тему.
— Прости, что так долго не могла увидеть тебя, но я не хотела оставлять госпожу одну, — повинилась передо мной возлюбленная. Мы действительно не виделись, с тех пор как фрейлейн Эльза оказалась в доме господина. Все мои просьбы о свидании неизменно отклонялись фразой «Госпоже нездоровится, я нужна ей».
Агнетт была с фрейлейн Эльзой днем и ночью, дежуря без устали.
— Что-то случилось? — мне не нужно было изображать любопытство.
— Фрейлейн сама не своя. Днями она спокойна и задумчива. Необычайно мила с
— Может быть, болезнь, от которой лечил ее мой господин, еще не прошла?
— Не знаю. Ночами она плачет. Глаза закрыты, а слезы текут. И жалобно так стонет, будто ей сердце сжимают или мучает кто-то. А с утра вспомнить не может ничего. Я уже что только не придумывала. Мы ходили в церковь, зельем для спокойных снов ее господин снабдил, да только не помогает. От него еще только хуже.
— Как хуже?
— Она «его» звать начинает.
Не нужно было догадываться, кто скрывался под этим «его». Признаюсь, у меня в тот момент что-то сжалось внутри. Значит, не получилось? Значит, сентименталя невозможно приручить полностью, и эксперимент Клауса фон Дирка не удался?
Видимо вопросы отразились у меня на лице, потому что Агнетт придвинулась ко мне ближе.
— Что с тобой, Ганс? Ты так побледнел.
— Я просто подумал, что это все довольно странно.
— Вот-вот, — подхватила Агнетт. — Я тоже решила, что ее околдовали. Когда он к ней пришел, фрейлейн с ним разговаривала вежливо, но холодно. И главное голос холодный, лицо вроде бы равнодушное, а в глазах боль. Будто против своей воли говорит. И хоть он к ней подступается, а она лишь улыбнется и молчит. Он и ушел раздраженный.
— Околдовали? Агнетт, но сама подумай: никакого колдовства не бывает. И потом, любое колдовство должно сниматься святыми отцами. А вы были в церкви. Да и кто мог ее околдовать?
— Да кто угодно. Хоть твой господин.
В тот момент, Агнетт так на меня посмотрела, что мне ужасно захотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Это был взгляд разгневанной фурии. Она беспокоилась за фрейлейн Эльзу и готова была испепелить всякого, кто встанет на ее пути.
— Мой господин, Агнетт, не колдун. Он — ученый и философ. И нет для него большего оскорбления, чем колдун, поскольку их он считает обычными шарлатанами, которые наживаются на доверчивых людях.
Я постарался произнести все это спокойно и с достоинством. Что более всего меня радовало — я не сказал ни слова лжи. Я описал ситуацию, какой она и была на самом деле. О том же, что мой господин ничего не делал фрейлейн Эльзе, я не сказал, ибо это означало соврать любимому человеку. Мы, влюбленные, часто лжем по пустякам, чтобы не обидеть, но сейчас все было иначе.
И тут же, словно передо мной было наваждение, Агнетт успокоилась. Она прижалась ко мне, и мы пошли дальше.
— Прости меня, — кротко сказала моя возлюбленная. — Прости, что усомнилась в твоем господине. Уверена, что он никогда бы не стал причинять зла фрейлейн Эльзе. И прости за то, что усомнилась в тебе. Нет-нет, не возражай. Ведь я тем самым решила, что ты можешь служить злому человеку. Действительно, это все последствия той самой болезни, которая напала на фрейлейн Эльзу. Разум ее еще в смятении, а потому она бредит. А может, наоборот…
— Что, наоборот? — спросил я, ибо Агнетт, начав говорить, умолкла.
— А может наоборот заклинание, не хмурься, прошу. Так может, раньше было заклинание, а теперь его развеяли, да только не совсем. Как в тех сказках, где по ночам принцесса превращается в ужасного тролля.
— Это уж действительно сказки, — улыбнулся я. — Что за заклинание могло быть развеяно?
— Как, разве ты не понял? — в глазах Агнетт читалось изумление. — Величайшее заклинание из всех известных в нашем мире — Любовь.
Признаюсь, сразу после этой встречи я рассказал все Клаусу фон Дирку. Он не просил меня сообщать, если вдруг удастся разузнать что-либо, но я подумал, что ему будет чрезвычайно интересно выяснить, к чему же привел проведенный им ритуал.
— Это все очень странно, — заявил он, выслушав меня. — Такого быть не должно. Сентименталь фрейлейн Эльзы забыл о тех чувствах, которые он испытывал. Память о событиях, как простое перечисление фактов остается, но их эмоциональный окрас, значение, которое они оказывали на жизнь — все это должно исчезнуть!
— Возможно, Агнетт слегка преувеличивает… — начал я, но Клаус фон Дирк тут же меня оборвал.
— …решительно нет! Не поверю, чтобы столь наблюдательная молодая особа могла ошибаться. У нее подвижный ум, Ганс. Ты же сам говоришь, что она почти разгадала мою роль во всех этих событиях. Вряд ли Агнетт стала бы думать об этом, не имея достаточных причин для беспокойства.
— Тогда в чем же дело, если вы утверждаете, что все должно было пройти хорошо, а Агнетт говорит о волнениях фрейлейн Эльзы?
— Дело в третьей силе. Поверь, Ганс, не нужно что-то изобретать. В своем ритуале и в качестве его проведения моя уверенность абсолютна. В нашу работу вмешался кто-то еще. И я даже не удивлюсь, если он вмешивался и до этого, благодаря чему, собственно, ритуал и понадобился. Кстати, не скажу, чтобы я от этого сильно пострадал, иначе мне бы никогда не удалось заполучить ту книгу.
— И кто же это мог быть? — спросил я.
— Керим Руфди, разумеется — Клаус фон Дирк снисходительно посмотрел на меня. — Ты будто забываешь, что он, в отличие от Хасима, книгами интересовался. И помимо этого их смотрел. Заметив, что его любимая потеряла былое чувство, он прибег к помощи сентименталя. Правда, по какой-то причине он делает эти взывания только ночью. Быть может, пока хозяин спит, сентименталь становится доступней. Не случайно наши сны порой наполнены столь яркими видениями. Хотя, я склонен допускать, что тут есть еще одна причина.
— Какая же, господин?
— Расстояние, конечно же. Керим Руфди не может провести ритуал подобный нашему, потому как он не может остаться для этого наедине с фрейлейн Эльзой в специально подготовленном месте. А стало быть, в этом мы его переигрываем.
Меня, честно говоря, слегка покоробило это «переигрываем», но я тут же себя одернул. Клаус фон Дирк никогда не скрывал, что проявление чувств его своеобразно, а к происходящему он относится лишь как к эксперименту. То, что задеты чувства других людей, да еще и самые сокровенные, его волновало мало. Таким он был, и таким следовало его принимать.