Сентиментальная повесть
Шрифт:
— Чтоб я тебя, Славка, с этим отродьем никогда вместе не видал! Понял?!
И про пионеров, так же, как и про все, что происходило за стенами их дома, отец порою со злостью говорил:
— Какая гнусная жизнь! Ты пойми, Калерия, какая настала гнусная, непереносимая жизнь!.. Я, если завижу, что Славка с этими пионерами водится, прямо насмерть запорю! Так и знай!
Мать не спорила. Ей было все равно. Она пудрила полное лицо, подкрашивала брови и ярко мазала красной помадой губы. Она, когда у отца заводились деньги, уходила к парикмахеру, делала себе прическу, накупала дорогих духов и прихорашивалась
— Эх, Саша, не по карману я тебе!.. Гляди, шик во мне какой!..
Теперь отец внезапно исчез. И, видать, не собирается возвращаться обратно. А мать только первое время плакала, сердилась и больно щипала Славку, но потом успокоилась и к ней стали ходить гости. И все мужчины.
Славке сперва было интересно, что приходят веселые гости, приносят сласти, вино, вкусные закуски. Но однажды ему стало нехорошо. Ничего не понимая, он почувствовал какой-то стыд от того, что чужие дяди вольно шутили с матерью, подсаживались к ней очень близко, поили ее вином, глядели на нее жадными глазами, хватали за полные обнаженные руки.
Однажды чужой дядя засиделся очень долго. Он подсел к Калерии Петровне совсем близко и закинул руку за спинку ее стула. Славка исподлобья оглядел гостя и засопел.
— Ушел бы ты, Слава, куда-нибудь погулять! — посоветовала мама, и Славка в ее голосе различил необычно заискивающие нотки. Он взглянул на стол, увидел на нем свертки, бумажные кулечки.
— Дайте ему конфет! — сказал чужой дядя. — Возьми, милый, возьми!..
Славка схватил из мешка сколько смог и неторопливо, вразвалку вышел из комнаты.
По обыкновению Славка пробыл на улице недолго. Когда он вернулся, мать сидела притихшая, слегка испуганная и на ее полной белой шее Славка заметил яркие красные пятна. У Славки дрогнуло в неосознанной обиде сердце: такие пятна он раньше примечал всегда после того, как разнежившийся отец целовал мать.
Славке стало тяжело. Неожиданный, непонятный стыд обжег его. И неожиданно для самого себя Славка разревелся...
Пришел день, когда чужой дядя остался у мамы ночевать. Калерия Петровна устроила Славке постель за диваном, отгородив его от своей широкой кровати шалями и какими-то тряпками. И, укладывая его спать, сурово заявила:
— Спи, Славка! Этот дядя теперь мой муж... Понимаешь, вместо папы!
Славка промолчал. Он нырнул под одеяло, засопел, завздыхал и уснул в слезах.
А утром, наскоро напившись чаю и не глядя на мать, ускользнул на улицу. И стал бродить, забираясь все дальше и дальше от дома.
И новый, неведомый мир развернулся перед Славкой в этот день.
Новый, неведомый мир развернулся перед Славкой, когда он добрался до городского базара.
Толпа запрудила большую площадь и гудела смуглым гулом. Тесными рядами прямо на земле расположились торговки и торговцы, устроив впереди себя свой товар. На мешках, на рогожах, в ящиках были разложены калачи рядом с пачками махорки, литры молока возле соленой рыбы, картофель вместе с мешочками пшена. В другом месте свален был всевозможный скарб: медные кастрюли, ламповые стекла, старые шляпы, чиненые и рваные башмаки, этажерки, складные кровати, книги, безделушки. Особняком вытянулись
Славка втиснулся в самую гущу толпы и затерялся в ней. Сжатый со всех сторон, он подвигался вперед с людским потоком и не мог выбраться назад. Сначала его это забавляло и ему даже было приятно плыть, почти не касаясь ногами земли. Потом кто-то больно наступил ему на ногу, кто-то стиснул его так, что он не смог вздохнуть, и он закричал. Но крик его никого не встревожил. Люди, притиснутые к нему вплотную, со злобной насмешкой на него же закричали:
— Чего орешь, пацан?.. Куды влез?!
— Ой, больно! Пустите! — ревел Славка. А толпа с руганью и глумлением подталкивала его, тискала и мяла до тех пор, пока он, наконец, не выбрался на просторное место.
— По карманам?! — напоследок толкнул его какой-то бородатый мужчина.
Славка, всхлипывая, побрел от толпы.
Его жгла обида, ему было больно. Слезы текли по его щекам. Он не вытирал их. Они застилали ему глаза.
— Чего нюнишь, Гога? — услыхал он тоненький насмешливый голосок. Маленькая фигурка заслонила ему дорогу. Парнишка его же лет в рваном большом пиджаке, измазанный, без шапки, расставил ноги, подбоченился и глумливо заглядывал ему в лицо:
— Мамку, Гога, потерял? Соску обронил?!
— Я не Гога!.. — оторопело возразил Славка, перестав плакать. — Я — Слава.
— Это все равно. Ишь, сопли распустил!.. Били тебя, что ли?!
Славка сбивчиво рассказал парнишке о своих мытарствах. Парнишка, такой курносый и такой грязный, почему-то ему сразу понравился.
— А ты не по карманам стрелял?
Видя, что Славка его не понимает, парнишка сморщился и засвистал.
— Самый форменный ты Гога! — заключил он. — Ишь, ботинки какие хорошие... Давай сменяем!
Испуганный вид Славки привел парнишку в еще более веселое и глумливое настроение. Он вытянул ногу, обутую в рваную, перевязанную галошу, и хвастливо покачал изодранным и грязным носком:
— Во!
— Мне нельзя!.. — нелепо и попрежнему испуганно сказал Славка.
— Мамка заругает?! А ты ее не бойся!.. Не бойся!..
Внезапно парнишка переменил тон. Он что-то приметил издали, насторожился и угрожающе шепнул Славке:
— Держи, покуда я смоюсь!.. Да обожди меня тута!.. — и быстро сунул Славке в руку небольшой бумажник, а сам стремительно побежал за угол.
Не понимая, что он делает, Славка непроизвольно спрятал бумажник в карман и пугливо посмотрел по сторонам. С базара бежала небольшая толпа. Впереди, растрепанная, со сбившейся на бок шляпкой, с искаженным от злости и обиды лицом, неслась полная женщина. Она задыхалась и неистово причала:
— Вон сюды! Вон сюды! Граждане, сюды он ушел!.. С деньгами!.. Ах, ловите!..
Толпа промчалась мимо Славки. Ее крики доносились еще до него из-за угла, когда с противоположной стороны вынырнул парнишка и поманил его за собой.
Славка безвольно пошел за парнишкой. Проплутав по кривым улицам и переулкам, они остановились где-то в пустынном месте. И здесь парнишка потребовал бумажник. Когда Славка беспрекословно отдал его, парнишка весело присвистнул:
— Блатной ты, Гога!.. На вот тебе пай!