Сентиментальное путешествие на двухместной машине времени

Лазарчук Андрей Геннадьевич

К утру опухоль спала, и я даже смог, почти не опираясь на палку, пройти до нужника и обратно. Потом – вышел на крыльцо.

Солнце еще не показалось над хребтом, но небо было дневное.

Длинные нервные облака летели высоко и стремительно, что-то предвещая. Но что именно, я вспомнить не мог. Именно по утрам я чувствовал, как сильно сдал за этот проклятый год Но воздух был сладок, и ручей – пел.

Я стоял, чувствуя что-то глубокое и настоящее.

А потом подошел Горбовский и встал рядом.

– Дурацкая ситуация, – сказал он тихо. – И надо бы попросить прощения, но знаешь, что будет еще хуже – Нет, – я вдруг засмеялся; смех был скрипучий. – Хуже уже не будет.

– Ох-хо-хо– протянул он горестно. – Так вот всегда и бывает. Бросаешься помогать, не думая ни о чем. И главным образом о том, что с тобой побегут другие люди и что они тоже – люди – Нас заворожило название, – сказал я. – Надежда– Надо же было такое придумать.

– Я знал эту Надежду, – сказал он. – Ну, в честь которой– Надежда Моргенштерн, балерина.

Поплавский был влюблен в нее всю жизнь, планету назвал– а она в его сторону даже не смотрела. Странная была женщинаСколько вам лет, Петр?

Он спросил это – будто в ледяную прорубь прыгнул – Тридцать шесть. Плохо выгляжу?

Он не ответил. Из домика вышел кот Бонапарт и стал тереться о мою больную ногу. Уже не такую больную – Интересное вы затеяли путешествие, – сказал Горбовский очень не скоро. – Значащее. Я вот размышляю– Наша нынешняя жизнь – всё всерьез, но очень часто так: подойдешь к самому краю, а там – барьер, а там – страховка, спасатели дежурят– И вот – раз от раза – становимся слишком храбрыми, что ли. Наглыми. А когда вдруг – ни барьера, ни спасателей, и сделать уже ничего нельзя, и не отменить сделанное, и снова не начать – Да, – сказал я. – Это была авантюра. Но теперь-то уж– не бросать же на полпути. Дойдем.

– Я не об этом– – с тоской сказал он.

– А я – об этом. Только об этом.

Мы помолчали, переглянулись и пошли в дом.