Сентиментальное путешествие
Шрифт:
Так вот – пришел ко мне человек и говорит:
«Устрой у нас броневой отдел, мы разбиты вдребезги, сейчас собираем кости».
Действительно, – разбиты.
Части на манифестации за Учредительное собрание не вышли.
Пришла одна только маленькая команда в 15 человек с плакатом: «Команда слухачей приветствует Учредительное собрание».
Между тем уже много месяцев к Петербургу полз один броневой дивизион машин в десять.
Полз он хитро, шаг за шагом, с одной мыслью – быть к созыву Учредительного собрания
Я в этом дивизионе не работал. И в нашем дивизионе была возможность достать машины. Но не было людей, некому было вызвать.
И как-то случилось, что машины, которых ждали люди, не выехали. Поговорили, поспорили и не решили приказать.
Висел плакат через улицу: «Да здравствует Учредительное собрание», пошли с таким плакатом люди, дошли до угла Кирочной и Литейного.
Здесь в них начали стрелять, а они не стреляли и побежали, бросив плакат.
Из палок плаката дворники сделали потом наметельники.
Все это было без меня, и я пишу об этом с чужих слов.
Но наметельники сам видал, именно те, от плаката.
По приезде в Питер я поступил в комиссию, названия которой не помню. Она должна была заниматься охраной предметов старины и помещалась в Зимнем дворце.
Здесь же принимал Луначарский.
Я был послан, кажется, во дворец Николая Михайловича, где хозяйничал товарищ Лозимир, рыжий молодой человек в пиджаке.
Дежурный взвод был вооружен дамасским оружием, персидские миниатюры лежали на полу. В углу нашел икону, изображающую императора Павла в виде архистратига Михаила. Работа, кажется, Боровиковского.
Завязано в газету и перевязано бечевкой.
Но больше было не грабежа, а обычного желания войска, занявшего неприятельский город и стоящего по квартирам, по-своему использовать брошенное добро: забить разбитое окно хорошим ковром и растопить печку стулом.
Народу в Зимний ходило много. Иногда же Зимний пустел совершенно. Значит, в этот момент дела большевиков были плохи. Интеллигенция саботировала, продавала на улицах газеты, колола лед.
Искала работы.
Одно время все делали шоколад.
Сперва жарили все, что можно жарить, на какаовом масле, которое продавали с фабрик, а потом научились делать шоколад. Продавали пирожные. Открывали кафе. Это – те, которые были богаче, и все это после, к весне.
А главное – было страшно.
Итак, пришли ко мне и сказали: «Мы готовимся сделать восстание, у нас есть силы, сделайте нам броневой дивизион».
Познакомили меня с тем, который руководил прежде броневым дивизионом, приехавшим в Питер.
Меня солдаты моей части очень любили; узость моего политического горизонта, мое постоянное желание, чтобы все было вот сейчас хорошо, моя тактика, а не стратегия, – все это делало меня понятным солдатам.
В броневой школе я был инструктором, проводил с солдатом время с 7 утра до 4 дня, и мы были дружны. Я подал Луначарскому отставку в очень торжественной форме, которая его, вероятно, удивила, и начал формировать броневой дивизион. Задача захватить броневые машины, – по существу дела, – возможная. Для этого нужно иметь своего человека при машинах, лучше – при всех машинах, но – во всяком случае – человека, который мог бы помочь в заправке и заводке машин, подготовить их. Потом нужно прийти и взять машины.
Захватывались броневые машины уже не один раз.
Их захватили в Февральскую революцию. Захватили большевики 3 – 5 июля, отбили тогда же у большевиков наши шоферы, приехав на учебном броневом «остине» с жестяной броней. Работали на испуг.
Захватили большевики во время октября, когда все были растерянны и нейтральны.
Должны были захватить броневики «правые» команды дивизиона до юнкерского восстания, но юнкера, которые действовали самостоятельно, их перехватили.
Въехав под предводительством Фельденкрейца в Михайловский манеж на грузовике, наша команда из школы шоферов опоздала на полчаса.
Таким образом, это предприятие технически возможное.
Я пошел к своим старым шоферам, они были везде, где были машины: в Михайловском манеже, в скетинг-ринге на Каменноостровском, в броневых мастерских. Впоследствии большевики неоднократно передвигали машины с места на место, например, одно время сосредоточили их в Петропавловской крепости, но наши люди следовали за своими машинами, а если их удаляли, то мы посылали других.
Дело в том, что среди шоферов очень мало большевиков, почти нет, так что первые комиссары в броневых частях или назначались со стороны, или из слесарей, а то из уборщиков.
Шофер – рабочий, но рабочий особенный, он – рабочий-одиночка. Это не человек стада: владение сильной и особенно бронированной машиной делает его импульсивным. 40 и 60 лошадиных сил, заключенных в машине, делают человека авантюристом. Шоферы – наследники кавалерии. Из моих же шоферов многие, кроме того, сильно любили Россию, и ничего больше России. Таким образом, у меня всегда были свои люди в броневых частях.
Дальше шло «окружение гаражей», то есть мы снимали вокруг гаража квартиры, чтобы иметь возможность, собравшись маленькими группами, незаметно выйти потом и войти в гараж.
Что мы думали делать дальше?
Мы хотели стрелять. Бить стекла. Мы хотели драться.
Я не умел делать шоколада.
А шоферы, кроме того, не любили уже начинающий слагаться тип комиссара; они возили его и ненавидели.
Они хотели стрелять.
Хуже шло в других частях организации. Старой армии уже не было.
В бытность мою в комиссии Зимнего дворца ездил я по полкам принимать последние остатки музеев.
Большинство полков разошлось, растащив вещи. Какая-то организация, из которой я знал одного Филоненко, посылала своих людей.