Сентиментальное путешествие
Шрифт:
Я пошел к другому, тот отвел меня в архив, запер и сказал:
«Если ночью будет обыск, то шурши и говори, что ты бумага».
Прочел в Москве небольшой доклад на тему «Сюжет в стихе».
В Москве я опять встретил Лидию Коноплеву, блондинку с розовыми щеками; она была
Саратовская организация провалилась до провокации. Семенов был арестован в Москве в кафе у Покровских ворот. При аресте отстреливался. Он везде носил большой маузер на животе. Его привезли в тюрьму, и во дворе он вытащил второй маленький маузер, стрелял и ранил провокатора.
Его судили и оправдали по амнистии.
Я поехал на Украину.
Ехало много народу. В Курске все служили: какая-нибудь старуха на улице идет, и она служит где-нибудь в комиссариате. В Курске спутал явки и испугал людей.
От Курска или Орла пересели на Львов, доехали до Желобовки, а там сошли все с поезда и пошли пешком на Украину.
Шли открыто, шло народу много, все с узелками через плечо.
Идут навстречу солдаты, останавливают меня и одного маленького еврея в необыкновенно длинной шинели.
«Идите за нами!»
Пошли, но не в сторону станции, а в поле.
Вышли во впадину. Тихо, ветер не дует.
Была на мне кожаная куртка с дырочкой на животе: ее прострелило на мне во время одной атаки на войне.
Я пробовал часто эту дырочку пальцем.
А кожаная куртка была трепаная. Лежал я в ней под всеми автомобилями.
Сверх нее была короткая куртка из старой солдатской шинели, еще свитер.
Говорят мне – раздевайтесь!
Солдат посмотрел на меня задумчиво и сказал: «Вы, товарищ, переодетый, у вас с собой деньги есть!»
Я вынул деньги и показал, было у меня с собой денег 500 рублей царскими.
«Нет, это не то, у вас деньги крупные, и заклеены они или в голенищах, или…»
Он долго мне объяснял, как прячут деньги, и осматривал мои вещи.
Посмотрел на меня с уважением и сказал: «Вы мне все-таки скажите, где спрятали деньги, мне интересно».
Говорю: «Денег нет».
«Ну одевайтесь».
Я оделся, а он осмотрел еврея, потом развернул мои вещи, но смотрел их невнимательно и сказал:
«Ну в вещах ничего нет, я знаю, что никто в вещах ничего не держит, все на себе».
Потом разложил все вещи, и мои, и другого, отобрал, что хотел. Тихо, спокойно, не обидно даже. Просто, как в магазине.
У меня взял денег немного и куртку вместе с дырочкой.
Во впадине было тихо, поговорил я с солдатом о Третьем Интернационале, – разговор наш еще начался, когда он с меня сапоги снимал, – поговорил об Украине, и пошел он нас провожать короткой дорогой.
Пошли, встретились с другим солдатом, но наш провожатый сказал ему: «Осмотрены» – и показал нам в поле: «Вот идите на те тополя».
Шел дождь, под ногами была пашня, я брел долго, потерял своего спутника, в отдалении люди пахали, я удивлялся, глядя на них.
Теперь знаю, что пахать нужно даже между двумя фронтами, даже под пулями, а на тех, которые идут и мечутся, не нужно и удивляться.
Пришел я к проволочному заграждению, за ним немецкий солдат.
Как тяжело было идти под немца!
Собрал все слова, какие знал по-немецки, и сказал часовому. Он меня пропустил, и я попал в маленькую деревушку, всю заваленную вещами и беженцами, Коренево.
Здесь было много желтых булок, красной колбасы и синего колотого сахара.
Мы сели за самовар в одной лачуге; я и какой-то офицер, убежавший босиком из России, пили чай с сахаром и ели булки.
Все аналогии с чечевичной похлебкой я знаю сам, не подсказывайте!
Приехал в Харьков, побывал у родных.
В Харькове увидал своего старшего брата, доктора Евгения Шкловского.
Через год он был убит.
Он вел поезд с ранеными; напали на поезд и начали убивать раненых.
Он стал объяснять, что этого нельзя делать. До революции ему раз удалось остановить в г<ороде> Острове холерный бунт. Здесь это было невозможно. Его избили, раздели, заперли в пустом вагоне и повезли.
Фельдшер дал ему пальто.
Его перевезли в Харьков, здесь он отправил записку к родным.
Те долго искали на путях. Нашли, вымолили и положили в госпиталь, где он умер от побоев в полном сознании. Сам щупал, как останавливается его пульс.
Он сильно плакал перед смертью.
Убили его белые или красные.
Не помню, действительно – не помню. Убит был он несправедливо.
Умер 35 лет. В молодости был в ссылке, убежал. В Париже кончил архитектурное отделение Академии.
В России, вернувшись, стал врачом. Был удачливым хирургом Служил в клинике Отто.
Как-то раз, зайдя на вокзал, я решил ехать в Киев на несколько дней. Уехал с вокзала, не предупредив никого.
Киев был полон людей. Буржуазия и интеллигенция России зимовала в нем.
Нигде я не видел такого количества офицеров, как в нем.
На Крещатике все время мелькали «владимиры» и «георгии».
Город шумел, было много ресторанов.
Я увидел, как нищий, вынув из сумы кусок хлеба, предложил его извозчичьей лошади.