Сентрал-парк
Шрифт:
Гэбриэл задумался, какой она была до… До трагедии. Улыбчивой, спокойной, счастливой. А он сам? Мог ли он влюбиться в такую женщину, если бы встретил ее в Париже? Заговорил бы с ней? А она? Посмотрела бы на него?
Он мысленно представил себе сцену знакомства. Просто так. Просто из удовольствия представить такое знакомство.
И вдруг вместо Отиса Реддинга по радио зазвучал рэпер Эминем, и вся романтика исчезла. Прощайте, далекие 60-е, а с ними все романтические бредни. Мы опять в суровой реальности.
Гэбриэл прищурился и опустил козырек, защищая глаза
Снова взглянул в зеркальце и остановил взгляд на Алисе. Она закручивала волосы в узел.
— На дорогу нужно смотреть, Кейн.
— Мне бы хотелось, чтобы вы мне кое-что объяснили…
Он не закончил фразы. Алиса не отводила глаз, в которые он смотрел в зеркальце.
— Почему вы с такой непоколебимой уверенностью утверждаете, что отпечатки на шприце не могут принадлежать Вогу?
Она сердито передернула плечами.
— Никакой уверенности! Я же сказала, что это только предположение.
— Не морочьте мне голову! Вы ни на секунду не поверили, что Эрик Вог орудует в Штатах, хотя миллион доказательств подтверждают обратное. У меня, знаете ли, накручено множество часов допросов. Я прекрасно знаю, когда человек лжет. И вы сейчас лжете.
Алиса слабо возразила:
— Ничего подобного, вы не смеете…
— Напоминаю, сейчас здесь я единственный официальный следователь, ведущий расследование, — повысил голос Гэбриэл. — Я вел себя с вами корректно и предоставил всю информацию, которую имею, хотя мог бы этого не делать.
Алиса вздохнула, а Гэбриэл продолжал:
— Вы попросили меня дать вам возможность войти в команду, и я должен просить за вас начальство, чтобы оно разрешило вам участвовать в расследовании. Прекрасно. Я согласился, хотя это явно ущемляет мои интересы. Но если мы партнеры, то ничего не прячем в загашник. О’кей?
Алиса кивнула в знак согласия. Это был мужской разговор. Такие разговоры она ценила.
— Итак, повторяю вопрос, Алиса: почему вы уверены, что отпечатки на шприце не принадлежат Эрику Вогу?
Она потерла виски, потом глубоко вздохнула и наконец ответила:
— Потому что Вог мертв, Кейн. И уже давно.
Меньше двух лет назад
Я вспоминаю.
5 декабря 2011 года.
Слепящая белизна больничной палаты. Зимнее солнце клонится к закату, и его лучи с трудом пробиваются сквозь шторы.
Тошнотворный запах антисептика и какой-то еды.
Я хочу умереть.
Три недели прошло с тех пор, как Эрик Вог пытался меня убить, и с тех пор, как погиб Поль. Я лежу на кровати, уставившись в пустоту, опустошенная сама. У меня стоит капельница, мне вводят антибиотики. Несмотря на болеутоляющие, малейшее движение причиняет мне зверскую боль внизу живота. Несмотря на успокоительные и антидепрессанты, любая мысль будит нестерпимую боль.
Когда «Скорая» привезла меня в больницу, я уже потеряла много крови. Мне сделали УЗИ органов малого таза, чтобы убедиться, что ребенок мертв, и узнать, какой еще ущерб причинил мне нож убийцы. Повреждены матка, артерия, кишки, словом, разворочена вся брюшная полость.
До чего же мне нужен был в эту минуту Поль! Чтобы сидел рядом, чтобы мы вместе оплакивали нашу потерю, чтобы я уткнулась в него и просила у него прощения, просила прощения. Прощения…
Мне сообщили о его смерти как раз перед тем, как везти на операцию. Перед тем, как вскрыть меня и достать моего убитого ребенка. Моя последняя связь с жизнью оборвалась. Я заорала как ненормальная от ярости и горя, я колотила врачей, которые пытались меня успокоить, а потом провалилась в темную яму анестезии.
После операции идиот-хирург заявил, что «мне повезло». На этой стадии беременности ребенок занимал уже очень много места в моей брюшной полости и оттеснил все органы к позвоночнику. Мой ребенок принял на себя удары, которые были бы для меня смертельными. Мой ребенок спас мне жизнь.
Одна мысль об этом была непереносима.
Мне зашили все внутренние разрывы, удалили часть кишечника. Даже сказали, что сумели сохранить матку для возможной в будущем беременности.
Как будто у меня может быть новая любовь, новая беременность, еще один ребенок…
Моя мать потрудилась сесть на поезд и приехать меня навестить. Она пробыла у меня двадцать минут. Брат оставил сообщение на автоответчике. Сестра ограничилась эсэмэской. По счастью, Сеймур заходил ко мне по два раза на дню и делал все, что мог, чтобы как-то помочь. Ребята с набережной Орфевр тоже навещали, но я по их молчанию чувствовала, что они здорово огорчены и даже сердятся: мало того что я влезла на их территорию, я провалила самое значительное дело, какое было у нас в полиции за последние несколько лет.
Я, хоть и лежала, но ловила на себе такие взгляды, обмануться насчет которых было невозможно. В них читались горечь и упрек. Я прекрасно знала, о чем думали коллеги. Они думали, что из-за моей глупости Эрик Вог до сих пор на свободе.
И как бы ни было ужасно все, что со мной произошло, во всем виновата я и только я.
Я плавала в медикаментозном тумане от пилюль, которые давали мне милосердные сестрички. Отключить мозг, сделать бесчувственным сердце — другого способа помешать мне вскрыть себе вены или прыгнуть в окно не было.
Несмотря на затуманенную голову, я услышала пронзительный скрип палатной двери. На пороге появилась массивная фигура моего отца. Я скосила глаза и смотрела, как он не спеша идет к моей кровати. Ален Шафер во всем своем великолепии: грива волос с легкой проседью, худое лицо, на щеках трехдневная щетина. Как обычно, в неизменной «форме» полицейских: кожаном полупальто на меху, свитере под горлышко, потертых джинсах, в ботинках с квадратными носами. На запястье старенькие металлические часы «Ролекс Дайтона», точь-в-точь как у Бельмондо в «Страхе над городом», их подарила ему моя мать за год до моего рождения.