Сентрал-парк

Мюссо Гийом

Я прикрыла глаза. Поползли обрывки истории, конец которой я хорошо знала. В глубине души я была твердо уверена, что моя жизнь кончится именно так.

Свободным выбором в одиночестве.

Так же, как я всегда старалась жить.

28

Одним лишь сердцем

Только те дороги чего-то стоят, которые ведут внутрь нас.

Шарль Жюлье

Я вложила холодный ствол в рот.

Я

хочу остаться собой. Не хочу быть женщиной с мертвой памятью. Не хочу быть больной, которую держат в больничной палате.

Хочу до конца сохранить право решать, как мне жить.

Сохранить ясное сознание.

И никто не смеет отнять у меня это право!

Мою последнюю свободу.

Закрыв глаза, я вновь перебрала счастливые дни, которые прожила с Полем. Десятки снимков. Их подхватывал ветер и уносил к небу, открывая путь туда и мне.

И вдруг я увидела своего мальчика, он держал отца за руку. Мальчика, которому мы так и не выбрали имени, и он навсегда так и остался безымянным. Мальчика, которого я никогда не увижу, но чье личико так хорошо всегда себе представляла.

Они рядом со мной, эти двое мужчин моей жизни, в благодатном полумраке. Я не открывала глаз, не вынимала изо рта дуло пистолета, держала палец на спусковом крючке, готовясь нажать. Готовясь уйти к ним.

Мальчик отпустил руку Поля и сделал несколько шагов ко мне. Какой он красавец! Он уже не младенец. Он уже маленький мальчик. В клетчатой рубашечке и закатанных штанишках. Сколько ему? Года три? Или даже четыре. Меня завораживает его чистый взгляд, наивный, невинный. Сколько обещаний и сколько дерзновений я читаю в этом взгляде.

— Мама, я боюсь, идем со мной, пожалуйста!

Он зовет меня. Он протягивает мне руку.

«А я? Я тоже боюсь».

Какое мощное притяжение. Рыдания перехватывают мне горло. И все же я знаю, что ничего этого нет. Что все это лишь игра моего воображения.

— Иди же, мама! Пожалуйста!..

«Иду!»

Палец сгибается на спусковом крючке. Бездна открывается передо мной. Я чувствую, как растет, как больно теснит меня неполноценность, которая поселилась во мне с самого детства.

Моя история — это печальная история одинокой девочки, которой так и не нашлось места нигде. Человеческая бомба приготовилась взорваться. Скороварка всегда под давлением, скороварка, в которой вечно кипят обида, неудовлетворенность, желание стать другой.

«Нажми. Нажми на курок. Боль и страх сразу же исчезнут. Сделай это сейчас. У тебя хватит мужества, трезвости и усталости. Сейчас самый подходящий момент».

Вибрация у моего бедра.

Это в кармане вибрирует мобильник.

Я пытаюсь не обращать на него внимания, но Поль и мой мальчик уже исчезли. Вместо пронзительной печали снова вспыхивает гнев. Я открываю глаза, вытаскиваю изо рта пистолет и с яростью нажимаю клавишу. И слышу голос Гэбриэла.

— Не делай этого, Алиса!

Я оборачиваюсь. Кейн в пятидесяти метрах от меня, он подходит все ближе.

— Разговор закончен, Гэбриэл.

— Нет. Я так не считаю.

В отчаянии я начинаю орать:

— Оставьте меня в покое, слышите?! Испугались за свою карьеру? Пациентка раскроила себе голову на территории вашей великолепной клиники? Какой пассаж! Какое безобразие! Этого вы боитесь?

— Вы вовсе не моя пациентка, Алиса.

Я смотрю, не понимая.

— Как это?

— Думаю, вы тоже знаете это правило. Врач не имеет права влюбляться в того, кого лечит.

— Последняя попытка, Кейн? И весьма патетичная!

— А как вы думаете, почему я ввязался в эту рискованную историю? — заговорил он, приближаясь ко мне еще на шаг. — Меня словно что-то толкнуло, как только я увидел вас лежащей на скамейке.

— Чушь какая!

— Я не играю, Алиса.

— Мы даже не знакомы.

— А мне кажется, наоборот. Мне кажется, мы с вами хорошо узнали друг друга.

Я его оттолкнула.

— Вы, который волочится за каждой юбкой, в меня влюбились? «Девушка в каждом порту» — я не забыла вашего девиза.

— Пустые слова вымышленного персонажа.

— Да вы тянетесь ручонками ко всему, что движется!

— Я глаз не могу оторвать от вас, Алиса. Мне по душе ваш дурной характер, ваша готовность всегда дать отпор. Мне ни с кем еще не было так здорово, как с вами.

Я уставилась на него и не могла выговорить ни слова. Кейн говорил подкупающе искренне, и я просто онемела. Вообще-то он и впрямь ради меня рисковал своей шкурой. А вчера вечером я вполне могла его продырявить.

А он все продолжал говорить:

— Мне так хочется быть с тобой, рассказать о книгах, которые я люблю, показать квартал, где я вырос, приготовить тебе по моему собственному рецепту макароны с сыром и трюфелями, я…

И снова меня стали душить рыдания, слезы застилали глаза. В словах Гэбриэла звучала такая нежность, что мне захотелось довериться ему и согреться. Я вспомнила, как впервые увидела его на той самой скамейке в Сентрал-парке. Тогда мы с ним стали напарниками. Вспомнила, как в магазине, завернувшись в плащ, он показывал фокусы, забавляя ребятишек…

Но я оборвала его излияния:

— Женщина, которую, как вам кажется, вы полюбили, Гэбриэл… Она через несколько месяцев, как вам известно, исчезнет. Не будет вас узнавать, станет обращаться к вам безличным «месье», и ее придется запереть в больничной палате.

— Возможно, и так, но совсем не обязательно. И я готов пойти на этот риск.

Я отбросила телефон, все равно батарейка у него сдохла.

Но Гэбриэл уже стоял передо мной, метрах в десяти.

— Если кто-то и может начать эту борьбу, то только ты.