Сэр Найджел (илл. Н. Лямина)
Шрифт:
— Любезный сын, трудно сыскать птицу благороднее, ты не находишь? — сказал Эдуард, поглядев вверх, когда на него вдруг упала крылатая тень.
— О, да, государь! Подобной ей еще ни разу не привозили с северных островов.
— Пожалуй. Но мой берберийский сокол бил так же метко, а летал быстрее. С восточной птицей в расцвете сил ничто сравниться не может.
— Был у меня когда-то сокол из Святой Земли {32} , — сказал Мэнни. — Такой же яростный, неутомимый и быстрый, как сами сарацины. Про султана Саладина рассказывают, будто он вывел таких охотничьих птиц, собак и лошадей, что ничего подобного
— Уповаю, любезный батюшка, что настанет день, когда все они станут нашими, — сказал принц, глядя на короля сияющими глазами. — Неужели же Святая Земля так и останется в лапах неверных и они и дальше будут осквернять Храм Господень своим присутствием? Мой возлюбленный, мой милостивый государь, дай мне тысячу копий и десять тысяч лучников, таких, каких я вел при Креси {33} , и клянусь тебе своей душой, что и года не пройдет, когда я сделаю тебя сюзереном Иерусалимского королевства {34} !
Король со смехом повернулся к Уолтеру Мэнни.
— Мальчики остаются мальчиками! — сказал он.
— Французы меня мальчиком не считали! — вскричал юный принц, краснея от обиды.
— Нет, любезный сын, никто не ставит тебя выше, чем твой отец. Но твой ум и воображение еще не утратили пыл, который влечет к новым свершениям, когда прежние еще не доведены до конца. Что произойдет с нами в Бретани и Нормандии, пока мой юный паладин со своими рыцарями и лучниками будет осаждать Аскалон или биться под стенами Иерусалима?
— Трудам во имя Небес поможет Небо.
— Судя по тому, что мне известно о прошлом, — сухо заметил король, — в тех войнах на Востоке Небеса себя падежным союзником не показали. Я далек от кощунства, но сдается мне, самое малое княжество оказало бы Ричарду Львиное Сердце {35} или Людовику Французскому куда больше помощи, чем все небесное воинство. А ты как полагаешь, милорд епископ?
Дородный прелат, трусивший за королем на сытом гнедом мерине, который легко выдерживал его вес, позволяя ему сохранять подобающую величавость, поспешил подъехать поближе к королю.
— Что ты изволил сказать, государь? Я засмотрелся на тетеревятника, взявшего куропатку прямым боем, и не расслышал.
— Скажи я, что дарую Чичестерской епархии две доходные усадьбы, ты бы, конечно, расслышал каждое мое слово, милорд епископ!
— Проверь же, государь, так ли это, и произнеси оные слова еще раз! — воскликнул весельчак епископ.
Король расхохотался.
— Ответный удар неплох, преподобный отец! Клянусь святым крестом, твое копье даже переломилось. Говорил же я вот о чем: крестовые походы имели главной целью сокрушение Божьих недругов, так почему же мы, христиане, получали так мало небесного утешения и поддержки, участвуя в них? После стольких усилий и неисчислимых потерь нас окончательно оттуда изгнали, и даже рыцарские ордена, только для того и созданные, с трудом удерживаются на горстке островов Греческого моря. В Палестине не осталось ни единой гавани, ни единой крепости, над которой еще реяло бы знамя креста. Так где же был наш союзник?
— Ах, государь, ты затронул великий вопрос, далеко не исчерпывающийся судьбой Снятой Земли, хотя она может послужить прекрасным
Король пожал плечами:
— Слишком легкий ответ, милорд епископ. Ты князь Церкви. Но плохо пришлось бы земному князю, коль он не сумел бы найти ответ получше на вопрос, от которого зависела бы судьба его владений.
— Всемилостивый государь, можно указать и на иные причины. Да, крестовые походы были поистине святым делом и, казалось бы, заслуживают Божьего благословения. Но вот крестоносцы? Были ли они его достойны? Ведь мне доводилось слышать, что непотребнее их лагерей земля не видывала.
— Военный лагерь — это военный лагерь, в каком бы краю он ни находился, и в один миг переделать лучника в святого не может никто. Но уж святой-то Людовик {36} был крестоносцем совсем по твоему вкусу. И все-таки он потерял свое войско под Мансурой, а сам потом умер от чумы в Тунисе.
— Вспомни также, что мир сей лишь преддверье мира иного, — возразил прелат. — Страдания и испытания очищают душу, а посему истинным победителем может стать тот, кто, терпеливо перенося бедствия земные, заслужит блаженство в грядущем.
— Если таков истинный смысл благословения, даруемого Церковью, уповаю, оно еще не скоро почиет на наших знаменах во Франции, — ответил король. — Однако в поле, когда под тобой добрый конь, а соколам не терпится пасть на добычу, для беседы можно найти иную тему, кроме богословия. Займемся снова птицами, епископ, не то Рауль, наш сокольничий, явится в твой собор и прервет тебя во время проповеди.
Разумеется, разговор тотчас перешел на тайны лесов и на тайны рек, на темноглазых соколов и на золотоглазых, на благородных соколов и на простых. Епископ разбирался в соколиной потехе не хуже короля, и все вокруг заулыбались, слушая, как они с пеной у рта обсуждают чисто практические, но спорные вопросы, например: способен ли выпестованный в неволе молодик состязаться с птицей, пойманной уже взрослой, или же какой срок следует держать молодика в клетке, а какой — под открытым небом, в путах, но без клобучка, прежде чем его можно будет напустить на добычу.
Король и епископ еще увлеченно вели свой ученый спор, причем епископ говорил с уверенностью и свободой, каких никогда бы не допустил, зайди речь о государственных или церковных делах, но во все века любовь к охоте, а потом и к спорту была великой уравнительницей. Внезапно принц, чей зоркий взгляд время от времени шарил по голубому небосводу, испустил сигнальный крик и придержал коня, указывая вдаль.
— Цапля! — воскликнул он, — Цапля на крыле! Наивысшее наслаждение соколиная охота доставляет не тогда, когда цаплю вспугивают с места кормежки и она, отяжелев от проглоченных рыбешек, не успевает даже взлететь толком, как уже становится добычей более быстрого сокола, но когда цапля летит куда-то в вышине, возможно возвращаясь на гнездовье с рыбного ручья. Иными словами, углядеть птицу на крыле значило положить начало самой увлекательной потехе. Принц указывал на черное пятнышко высоко на юге, но напряженные глаза его не обманули: и король и епископ признали, что это несомненно цапля и летит она прямо на них — с каждой секундой пятнышко увеличивалось.