Сэр Найджел (илл. Н. Лямина)
Шрифт:
На гребне Найджел придержал Бурелета и оглянулся на деревушку внизу. Вон старый темный господский дом: на крыльце виднелась одинокая согбенная старуха, глядящая вслед ему тусклым взором. Вон остроконечная крыша, бревенчатые стены, голубоватый дым, клубящийся над единственной печной трубой, а вон у ворот печально стоят старые слуги — повар Джон, менестрель Уэтеркот и дряхлый ветеран Рыжий Свайр. За рекой над деревьями поднималась квадратная колокольня Уэверли, и в эту самую минуту раздался звон тяжелого колокола, который прежде так часто казался ему угрожающими хриплыми криками врага, хотя, как и теперь, он только созывал монахов и мирян на молитву. Найджел снял бархатный берет и тоже
Этот край бывает двух цветов — желтым, когда цветет дрок, и лиловато-красным, когда все склоны пылают вереском. Так было и теперь. Оглядываясь по сторонам узкой тропы, где и справа и слева папоротники и вереск гладили его по ногам, Найджел думал про себя, что нигде ему не доведется увидеть что-нибудь равное красотой его родным местам. На западе, пламенея в утреннем солнечном свете, катились волны вересковых пустошей, сливаясь вдали с темными тенями Вулмерского леса, с бледной зеленью Батсеровских меловых холмов. Ни разу в жизни Найджел еще не выезжал за их пределы, и лес, холмы, вереска были ему бесконечно дороги. Когда он повернулся к ним спиной, его сердце болезненно сжалось. Но если родной край оставался позади, на западе, впереди, на востоке и юге, простирался манящий мир подвигов, величественная сцена, на которой по очереди его предки играли свои благородные роли, оставляя после себя покрытое славой имя.
Как часто его томили мечты об этом дне! И вот он наступил — ясный, неомраченный ни единым облачком. Благородная дама Эрминтруда находится под покровительством короля. Старые слуги могут не опасаться будущего. Враждебность монахов Уэверли поугасла. Боевой конь, лучшие в мире доспехи и добрый молодец, его верный спутник, — чего еще он мог бы пожелать? А главное, он едет искать славы, как оруженосец храбрейшего из рыцарей Англии. Вот какие мысли теснились у него в голове, он весело свистел, пел, а Бурелет выделывал курбеты в лад настроению своего господина. Но, оглянувшись на Эйлуорда, молодой сквайр увидел, что лучник едет нахмуренный, глядя в землю, словно его терзает какое-то горе. Он придержал Бурелета, пока Эйлуорд не поравнялся с ним.
— Что с тобой? — спросил он. — Нынче утром мне и тебе надо бы радоваться, как никому в Англии. Ведь мы едем в чаянии великих деяний. Клянусь святым Павлом! Прежде чем мы вновь увидим эти вересковые холмы, то либо достойно заслужим славу и честь, либо сложим наши головы, добиваясь их.
Эйлуорд пожал широкими плечами, и на его загорелом лице мелькнула смущенная улыбка.
— Да, от меня толку, правда, как от отсыревшей тетивы, — сказал он. — Но такова уж природа мужчины, что он грустит, расставшись с любимой.
— Поистине так! — воскликнул Найджел и вдруг увидел перед собой темные очи Мери Баттесторн, услышал ее негромкий, мелодичный, серьезный голос, который звучал в его ушах, как музыка, в ту ночь, когда они вернули ее легкомысленную сестру под отчий кров, голос, на который отзывалось все лучшее и благороднейшее в его душе. — Однако вспомни, Эйлуорд! Женщина ведь любит в мужчине не его грубую земную оболочку, но его душу, его честь, славу, подвиги, которыми он украсил свою жизнь. Поэтому, отправляясь на войну, ты не только обретаешь славу, но и любовь.
— Оно,
— Ты называешь то одно имя, то другое, — сказал Найджел. — Как же все-таки зовут твою возлюбленную?
Эйлуорд сдвинул каску на затылок и смущенно запустил пятерню в жесткие волосы.
— Зовут ее Мери Долли Марта Сьюзен Джейн Сесили Теодозия Агнес Джоанна Катерина.
Выслушав это внушительное имя, Найджел расхохотался.
— Видно, не стоило мне брать тебя с собой! Клянусь святым Павлом, ведь по моей вине овдовела чуть ли не половина прихода. Но я видел твоего старого отца. Подумай о радости, которая наполнит его сердце, когда он узнает, что ты во Франции отличился и покрыл себя славой.
— Боюсь, слава не поможет ему уплатить долг уэверлийскому ключарю, — сказал Эйлуорд. — И придется ему скитаться по дорогам, и никакая слава тут не поможет, если к Крещению он не соберет десять ноблей. А вот если я захвачу пленника, за которого получу выкуп, или буду участвовать во взятии города, вот тогда старик будет мной гордиться. «Твой меч должен пособить моей лопате, Сэмкин», — сказал он, целуя меня на прощание. Поистине для него будет счастливый день, коли я вернусь с седельной сумкой, набитой монетами. Ну, авось по милости Господней мне доведется запустить руку в чей-нибудь карман, прежде чем я вернусь в Круксбери!
Найджел покачал головой, лишний раз убедившись, что не стоит и стараться перебросить между ними мост.
Тем временем они успели проделать по тропе немалый путь — впереди показался невысокий холм святой Екатерины, и они увидели часовню на его вершине. Здесь тропа выходила на лондонскую дорогу, и у перекрестка их ждали два всадника, приветственно поднявшие руки: высокая стройная брюнетка на белой кобыле и толстый краснолицый старик на дюжем сером мерине, чья спина, казалось, прогибалась под тяжестью хозяина.
— Э-эй, Найджел! — крикнул толстяк. — Мери сказала мне, что ты уезжаешь нынче утром, и мы уже добрый час ждем, авось ты проедешь мимо. Ну-ка, малый, хлебни напоследок доброго английского эля. Пить тебе теперь придется французскую кислятину, и ты стоскуешься по доброй его терпкости, по белой пене у себя под носом.
Найджел, однако, отказался — ему пришлось бы сделать крюк в две мили, — но с радостью согласился с Мери, что им следует подняться на холм и напоследок помолиться вместе. Рыцарь с Эйлуордом остались ждать внизу, держа лошадей. Вот так Найджел с Мери оказались наедине под величественными готическими сводами перед темной нишей, в которой поблескивал золотом ковчег для мощей. Молча они преклонили колена в молитве, а затем вновь вышли из угрюмого сумрака на яркое солнце летнего утра. Остановившись, они поглядели направо и налево, на сочные луга и голубую ленту Уэя, вьющуюся по долине.
— О чем ты молился, Найджел? — спросила девушка.
— Я молил Бога и его святых укрепить мой дух, дать мне вернуться из Франции со славой, дабы я мог прийти к тебе и попросить твоей руки.
— Подумай хорошенько, Найджел, о чем ты говоришь, — ответила она. — Что для меня ты, ведомо только моему сердцу, но лучше мне больше никогда тебя не видеть, чем помешать тебе хоть на дюйм не достичь той вершины славы и чести, к которой ты стремишься.
— Моя прекрасная возлюбленная, как ты можешь помешать мне, если мысль о тебе будет придавать силу моей руке и вливать мужество в мое сердце?