Сэр Найджел Лоринг
Шрифт:
— Нет, добрый сэр, я только что прибыл.
— Я как раз собирался проехаться вдоль их расположения и посмотреть, нет ли там слабых мест, так что поедемте вместе, пока еще светло, увидим, что сможем — где и как они стоят.
На этот день из-за не очень уместного и совершенно бесполезного вмешательства кардинала Перигорского между армиями было заключено перемирие. Поэтому, когда Чандос и Найджел пробились на конях сквозь длинную изгородь, тянувшуюся вдоль расположения англичан, они увидели, что за ней по равнине небольшими группами разъезжают рыцари той и другой стороны. Французов было больше: им во что бы то ни стало надо было как можно лучше разузнать все об обороне англичан; многие из их разведчиков подъехали к изгороди почти на сотню ярдов, так что дозорам лучников то и дело приходилось приказывать им отойти назад.
Чандос медленно ехал среди этих рассеянных по лугу всадников. Многие из них были давнишними противниками, и то с той, то с другой стороны там и сям раздавалось:
«Эй, Джон!», «Эй, Рауль!», «Эй, Николас!», «Эй, Гимар!». Только один рыцарь бросил им не слишком уместное приветствие. Это был крупный мужчина с красным лицом — сеньор Клермон, у которого на плаще, по странной случайности, была изображена голубая дева в лучах солнца — эмблема, которую в тот день выбрал и Чандос. Пылкий француз бросился Чандосу наперерез и вздыбил коня.
— Давно ли вы, Чандос, — запальчиво начал он, — присвоили мой герб?
Чандос улыбнулся.
— А мне сдается, что вы присвоили мой, — отпарировал он, — ведь добрые уиндзорские монахини сшили мой плащ больше года назад.
— Если бы не перемирие, я доказал бы вам, что вы не имеете права его носить.
— Поищите мой плащ в завтрашнем бою, а я буду искать ваш. Тогда мы и решим дело в честном поединке.
Однако француз был человеком вспыльчивым, успокоить его было непросто.
— Вы, англичане, ничего не можете придумать сами, вот и хватаете у других, что вам приглянется.
С этими словами, сердито ворча, француз поехал своей дорогой, а Чандос пришпорил коня и с веселым смехом пустился по лугу.
Перед самым фронтом английской армии луг основательно зарос деревьями и кустарником, скрывавшими расположение французов. Однако, когда Чандос и Найджел оставили этот заслон позади, перед ними открылась полная картина французских позиций. В самой середине огромного лагеря стоял просторный высокий шатер из красного шелка. Над одной его стороной сверкали серебряные королевские лилии, над другой — золотая орифламма, боевое знамя старой Франции. Со всех сторон шатра, насколько хватало глаз, трепетали, раскачиваясь на ветру, словно тростинки в пруду, знамена и хоругви благородных баронов и прославленных рыцарей, а еще выше, над ними, развевались герцогские штандарты — знак того, что англичанам противостоят силы всех доблестных провинций Франции.
Горящими глазами смотрел Чандос на гордые эмблемы Нормандии и Бургундии, Оверни, Шампани, Вермандуа и Берри, сверкавшие в лучах заходящего солнца. Он не спеша ехал вдоль фронта французов, внимательным взглядом отмечая места расположения лучников, скопления германских наемников, количество пехотинцев, гербы всех славных вассалов и подвассалов, — они могли многое сказать о силе каждого отряда. Он проехал от одного края до другого, обогнул фланги, держась вне пределов досягаемости арбалетных стрел; потом, отметив в уме все, что было нужно, повернул коня и медленно, в глубоком раздумье, поехал назад, к позициям англичан.
Глава XXV
Как французский король держал совет в Мопертюи
Воскресное утро 19 сентября года от рождества Христова 1356-го было ясное и холодное. Легкая дымка, поднявшаяся над сырой долиной Мюиссона, окутала оба лагеря; голодные английские солдаты дрожали от холода, но потом, когда взошло солнце, туман постепенно рассеялся. В красном шелковом шатре французского короля — том самом, что накануне видели Чандос и Найджел, — епископ Шалонский служил торжественную мессу; он молился за тех, кому предстояло пасть, нимало не думая, что и его смертный час не за горами. Когда причастился сам король и четверо его сыновей, алтарь убрали и во всю ширину шатра поставили большой накрытый алой скатертью стол, вокруг которого Иоанн собрал всех своих советников, чтобы решить, как теперь лучше действовать. Похвастаться таким великолепным покоем не мог даже его собственный дворец: шелковый потолок, роскошные аррасские шпалеры на стенах, богатые восточные ковры под ногами.
Король сидел на возвышении под балдахином, на верхнем конце стола. Ему было тридцать пять лет, и он уже шестой год правил Францией. Он был невысок ростом, широкогруд и дороден: с лица его, покрытого красноватым загаром, смотрели темные добрые глаза. Ему не нужно было носить синий, расшитый серебряными лилиями плащ: величественная осанка сама уже говорила, что это король. Хотя он правил страной еще совсем недавно, молва о нем катилась по всей Европе: его считали добрым государем и бесстрашным воином — именно таким, в каком нуждалась рыцарственная Франция. Рядом, положив руку на плечо отца, стоял его старший сын, герцог Нормандский, совсем еще мальчик, и король Иоанн время от времени оборачивался, чтобы приласкать его. Справа, на том же высоком помосте, сидел младший брат короля, герцог Орлеанский, вялый, бледный, с тяжелыми чертами лица и глазами фанатика. Слева от короля было место герцога Бурбонского, грустного, задумчивого человека с тоскливыми глазами. Весь его вид наводил на мысль о скором конце. Все они были в доспехах, но без шлемов — те покамест лежали на столе перед ними.
Вокруг длинного красного стола, ниже помоста, расположились самые славные рыцари Европы. На ближайшем к королю месте сидел старый опытный воин герцог Афинский* [Готье де Бриен, герцог Афинский, коннетабль Франции (высший военный чин в средневековой Франции). В 1204 году крестоносцы захватили Константинополь, учредили на месте Византии Латинскую империю и разделили ее на ряд феодальных владений, в том числе герцогство Афинское. В 1312 году его отец Готье де Бриен был изгнан из своих греческих владений отрядом каталонских авантюристов.], сын изгнанного отца, а ныне коннетабль Франции. По одну сторону от него сидел краснолицый раздражительный сеньор Клермон в том же плаще с голубой Пресвятой Девой в лучах солнца, из-за которого накануне вечером у него вышла перепалка с Чандосом. По другую сторону располагался седовласый воин с благородным лицом, Арнольд д'Андреген; он, как и Клермон, был удостоен звания маршала Франции. Далее помещался сеньор Жак Бурбон, смельчак, впоследствии убитый Белым отрядом при Бринье, а за ним — несколько немецких вельмож, среди которых находились графы Зальцбургский и Нассауский со своими грозными ландскнехтами, пришедшие на зов французского короля. Ребристые шлемы и длинные опущенные наносники уже сами по себе говорили каждому воину, что это пришельцы из-за Рейна. На противоположной стороне стола был виден целый ряд гордых воинственных сеньоров: Фьенн, Шатильон, Нель, де Ландос, де Боже с жестоким странствующим рыцарем де Шарни, тем, что пытался подкупом взять Кале, и Эсташ де Рибомон, что в связи с тем же событием получил награду за доблесть из рук самого Эдуарда Английского. К этим-то военачальникам и обратился теперь король за советом и помощью.
— Вы уже знаете, друзья мои, — начал он, — что принц Уэльский не дал никакого ответа на предложение, которое мы передали ему через кардинала Перигорского. Конечно, этого следовало ожидать, и, хотя я повиновался призыву святой церкви, я нисколько не боялся, что благородный принц Эдуард Английский откажется от встречи с нами на поле боя. Я полагаю, следует немедленно атаковать их, чтобы крест кардинала опять случайно не встал между нашими мечами и нашими врагами.
Собравшиеся приветствовали его слова радостным шумом; не удержались от одобрительных возгласов и копейщики, стоявшие на страже у входа. Когда голоса затихли, со своего места возле короля поднялся герцог Орлеанский.
— Господа, — обратился он к присутствующим, — вы рассуждаете именно так, как мы того желали бы, и я, со своей стороны, полагаю, что кардинал Перигорский не был Франции добрым другом: зачем нам выторговывать часть, когда стоит только поднять руку — и мы получим все. К чему слова? Оседлаем коней и раздавим эту горстку жалких мародеров, осмелившихся опустошить ваши прекрасные владения. Если хоть один из них уйдет отсюда живым — разве что нашим пленным — стыд нам и позор!
— Клянусь святым Денисом* [Христианский святой, считающийся покровителем Франции.], брат, — улыбнулся король, — если бы словами можно было разить их насмерть, вы уложили бы всех англичан еще до того, как мы выступили из Шартра. Вы еще новичок в ратном деле; вот когда вы раз-другой повидаете поле боя после сраженья, вы поймете, что все нужно делать обдуманно, в должном порядке, иначе будет скверно. Во времена нашего отца мы поступали, как вы советуете: седлали коней и мчались на англичан, будь то при Креси или еще где-нибудь, только толку от этого было мало. Ну, а теперь мы поумнели. Как ваше мнение, сеньор де Рибомон? Вы объехали их фронт и посмотрели, какой у них вид. Вы атаковали бы их, как советует мой брат, или распорядились по-иному?