Сэр Найджел. Белый отряд
Шрифт:
— Но как же мы можем быть уверены, что это не простой слуга, надевший платье и доспехи своего господина, или какой-нибудь рыцарь-негодяй? Ведь одно прикосновение его копья может принести бесчестие достойному джентльмену!
— Это не так, сир, — сурово ответил оруженосец. — Нет на земле человека, который мог бы себя унизить, сразившись с моим хозяином.
— Вы очень смелы, оруженосец, — ответил Принц, — но пока у меня не будет уверенности в том, что ваш хозяин благородного происхождения и носит уважаемое имя, я не могу разрешить лучшим моим рыцарям состязаться с ним.
— Значит, вы отказываете ему, сир?
— Я вынужден отказать.
— В
— Я не желаю лучшего.
— Тогда я вынужден попросить вас, лорд Чандос, выйти вперед. Я также передаю вам просьбу, чтобы это имя навсегда осталось тайной, и обещайте, что вы никогда не скажете и не напишете ни одного слова, которое могло бы выдать это имя…
Он сошел с коня и что-то прошептал на ухо Чандосу, отчего тот вздрогнул, пораженный, и с острым любопытством посмотрел на чужого рыцаря, который ехал к дальнему концу арены.
— Неужели это действительно правда? — невольно вырвалось у него.
— Правда, милорд, клянусь в этом святым Ивом Бретонским.
— Я должен был догадаться, — сказал Чандос, задумчиво покручивая ус и все еще глядя на незнакомца.
— Ну как, сэр Джон? — спросил Принц.
— Сир, сражаться с этим рыцарем действительно великая честь, и я прошу у вас разрешения отлучиться, чтобы послать моего оруженосца за моими доспехами; мне бы очень хотелось принять его вызов.
— Нет, нет, сэр Джон, вы уже заслужили столько славы, сколько может достаться на долю одному человеку, и было бы слишком жестоко лишить вас отдыха. Прошу вас, оруженосец, скажите своему хозяину, что мы очень рады видеть его при нашем дворе и что если он хочет освежиться перед схваткой, ему сейчас же подадут вино с пряностями.
— Мой хозяин пить не станет, — сказал оруженосец.
— Тогда пусть назовет джентльмена, с которым он хотел бы сразиться.
— Он удовольствуется этими пятью джентльменами, и пусть каждый выберет оружие по своему желанию.
— Я полагаю, — сказал Принц, — что ваш хозяин — человек благородной души и высокой отваги. Однако солнце уже садится и нам едва хватит света для этого поединка. Прошу вас, джентльмены, занять свои места, ибо мы желали бы посмотреть, будут ли действия незнакомца столь же смелы, как и его слова.
Во время этих переговоров неизвестный рыцарь сидел, словно стальная статуя, не глядя ни направо, ни налево. Он сменил коня, на котором приехал, и теперь сидел на том рослом вороном жеребце, которого вел в поводу оруженосец. Достаточно было взглянуть на его мощные широкие плечи, суровый и замкнутый облик и на то, как он обращается со щитом и копьем, чтобы тысячи критически настроенных зрителей убедились, насколько это опасный противник. Эйлвард, стоявший в первом ряду лучников вместе с Черным Саймоном, Большим Джоном и другими участниками Отряда, обсуждал весь ход турнира с той свободой и знанием дела, каким мог обладать воин, который всю свою жизнь имел дело с оружием и был способен с одного взгляда определить достоинства всадника и лошади. Сейчас он, насупившись, разглядывал незнакомца, и на лице его было выражение человека, силящегося что-то вспомнить.
— Клянусь эфесом! Я уже где-то видел это могучее тело. Но никак не припомню где! Может быть, в Ножане, или это было в Орее? Вот увидите, ребята, этот человек окажется одним из лучших
— Это тыканье друг в друга — детская игра, — сказал Джон. — Я бы готов попробовать, и, клянусь черным крестом, мне кажется, я бы справился.
— А что бы ты сделал, Джон?
— Да мало ли что можно было бы сделать, — задумчиво проговорил лесник. — Мне кажется, я начал бы с того, что сломал копье.
— Все стремятся сломать копье.
— Да нет, не об щит противника. Я бы переломил его об мое собственное колено.
— А что ты этим выиграешь, старая туша? — спросил Черный Саймон.
— Таким способом я превратил бы эту дамскую шпильку в весьма удобную дубинку.
— А тогда что, Джон?
— Я перехватил бы рукой или ногой его копье там, куда ему было бы угодно сунуть его, а потом ударом своей дубинки раскроил бы ему череп.
— Клянусь моими десятью пальцами, старина Джон, я бы отдал мою перину, чтобы поглядеть, как ты выступаешь на турнирах и сражаешься на копьях. Это самые галантные и изысканные состязания, и ты заслужил право в них участвовать.
— Мне тоже так кажется, — ответил Джон без улыбки. — Опять же, один может обхватить другого вокруг талии, стащить его с лошади, отнести в палатку и отпустить только за выкуп.
— Отлично! — воскликнул Саймон среди хохота стоявших рядом с ним лучников. — Клянусь Фомою Кентским, мы сделаем тебя распорядителем турниров, и ты будешь сочинять правила для наших состязаний. Но скажи, Джон, кто же та, в честь кого ты будешь так по-рыцарски и храбро сражаться?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, Джон, ведь такой сильный и необычный воин должен сражаться во имя блестящих глаз своей дамы или ее загнутых ресниц, вон даже сэр Найджел сражается в честь леди Лоринг.
— Насчет этого я ничего не знаю, — сказал лучник-великан, смущенно почесывая затылок. — С тех пор, как Мэри обманула меня, я не могу сражаться в честь ее.
— Да это может быть любая женщина.
— Ну тогда пусть будет моя мать, — сказал Джон. — Ей было очень трудно вырастить меня, и, клянусь спасением души, я буду сражаться ради ее загнутых ресниц, ведь у меня сердце болит, когда я думаю о ней. Но кто это?
— Сэр Уильям Бошан. Он очень храбрый человек, но, боюсь, едва ли сидит достаточно крепко в седле чтобы выдержать бой с таким противником, каким, видимо, окажется чужеземец.
Предсказание Эйлварда быстро оправдалось: он еще не успел договорить, как оба рыцаря встретились в середине арены. Бошан нанес своему противнику сильный удар по шлему, но получил встречный удар такой мощи, что вылетел из седла и покатился по земле. Сэр Томас Перси также потерпел неудачу: его щит раскололся, наручень был пробит, а сам он был слегка ранен в бок. Лорд Одлей и незнакомец благородно ударили друг друга по шлемам. Но в то время как неведомый рыцарь остался сидеть на своем коне так же прямо и уверенно, удар его оказался настолько сокрушительным, что заставил англичанина откинуться назад на круп лошади, и, лишь проскакав галопом половину арены, он пришел в себя. Сэр Томас Уэйк был сброшен наземь военным топором — он сам избрал это оружие, — и Уэика пришлось унести в палатку. Эти победы, одержанные столь быстро над четырьмя знаменитыми воинами, взволновали толпу зрителей, которые были изумлены и восхищены. Гром аплодисментов, какими разразились английские солдаты, горожане и крестьяне, показывал, насколько любовь к отважным рыцарским деяниям могла подняться над соперничеством наций.