Сердца и судьбы
Шрифт:
По воздуху, сказала я. По воздуху! Читатель, это не вызвало у вас холодной дрожи? А напрасно – у меня вызвало. Боюсь, катастрофа уже ждет за кулисами своего выхода. Ведь мы в подавляющем большинстве так и не свыклись с тем, что мчимся по воздуху, вместо того чтобы благоразумно ползти по земле, и чем сильнее наше воображение, тем ярче рисуются нам картины катастрофы впереди. И хотя наши страхи не мешают нам летать, и мы ссылаемся на статистику, и убеждаем себя, что, переходя улицу, подвергаемся куда большей опасности, чем в воздухе, даже закаленные путешественники вздыхают с облегчением, когда самолет благополучно приземляется. А какие жуткие видения впечатаны в наше общее сознание! Страшный изуродованный лес на месте великой парижской воздушной катастрофы в семьдесят четвертом году (у меня, читатель, в ней погибла близкая подруга), земля, усеянная ужасными останками: обрывки одежды, куски человеческих тел, а на первом плане – туфля. Я уверена, что это была туфля моей подруги – длинная, узкая, с пряжкой, не слишком изящно выглядевшая у нее на ноге, но такая, какие ей нравились, а теперь единственное, что от нее осталось. Или огненный шар космического корабля, навеки обжегший внутренний взор, поразительно красивый, но лишенный симметрии, точно за мельчайшую долю секунды вдруг родилась новая форма искусства.
Что же! Чему быть, тому не миновать. В 11.55 утром во вторник Нелл из детского сада забрал Джонни. Он сидел за рулем «роллс-ройса», машины, внушающей доверие.
– А я не знала, что сегодня отцовский день, – заметила мисс Пикфорд, не одобрявшая разводы в принципе. А кто их одобряет? Но в те дни они случались реже, чем нынче, когда так завершается один из каждых трех браков. Как бы то ни было, мисс Пикфорд позволила Нелл уехать в «роллс-ройсе», хотя ожидала Хелен. И почему бы не позволить? Джонни она знала – иногда он приезжал за Нелл. Как легко все было проделано. Денежки на маслице мистеру Блоттону.
Крошка Нелл забралась на заднее сиденье – ей очень нравилась просторная пружинящая машина ее отца. «Вольво» ее отчима был легче, ярче и тоже ей нравился, но машина папы была гораздо интереснее. Нелл любила почти все: от природы ей было свойственно радоваться, а не отыскивать недостатки. Однако она сразу же прониклась неприязнью к мистеру Блоттону, который сутулился на другом конце заднего сидения.
– Кто вы? – спросила она. Ей не понравились его глаза: ласковые, ледяные и заинтересованные одновременно.
– Друг твоего папы.
Она недоверчиво покачала головой, и тут уж она не понравилась ему. Не понравились ее ясные внимательные глаза и приговор в них.
– Куда мы едем? – спросила она, когда «роллс-ройс» свернул на шоссе в Хитроу.
– Погостить у твоего папочки. У него красивый новый дом с плавательным бассейном и пони.
Она поняла, что здесь что-то не так.
– Мамуся будет скучать без меня, и кто будет кормить Таффина? (Таффином звали ее котенка.)
– Мамуся привыкнет, – сказал Эрик Блоттон.
По-моему, он со смаком думал о плачущих женщинах, о детях, которые молча и тихо лежат в незнакомых кроватках.
Нелл понимала, что ей грозит опасность, но не знала какая. Она нащупала в кармашке свой изумрудный кулон. Ну-у-у, изумрудный кулон своей матери. Маленький изумруд в форме сердца, оправленный в золото, на тонкой серебряной цепочке. И почувствовала себя в безопасности, хотя и виноватой. То, что он оказался у нее в кармашке, было очень-очень дурно, и она это знала.
– Завтра день сокровищ, – сказала накануне мисс Пикфорд детям. – Принесите свои сокровища, чтобы мы все могли их посмотреть и поговорить о них.
Нелл спросила Хелен, что такое сокровище, и Хелен достала изумрудный кулон. Его ей подарил Клиффорд через неделю после их свадьбы. Когда-то он принадлежал Соне, матери Синтии, прабабушке Нелл. Совсем недавно Клиффорд через своего адвоката потребовал его назад, указав, что кулон – семейная драгоценность, и Хелен, перестав быть членом семьи, утратила на него всякое право. Но Хелен отказалась отдать кулон, и против обыкновения Клиффорд не настаивал. Может быть, и он вспомнил, с каким чувством был сделан этот подарок и с каким принят – не с той ли чудесной одухотворенной любовью, которая сотворила самое Нелл? Так или иначе, а кулон сейчас был в кармашке Нелл. Она достала его из материнской шкатулки с украшениями, чтобы показать в детском саду – зная, что сбережет его, веря, что положит назад и никто ничего не узнает. Ее лучшее, ее и Хелен самое драгоценное сокровище, подарок Клиффорда. Только в детском саду она не стала его показывать, но почему, сама не знала.
– А где твое сокровище? – спросила мисс Пикфорд, а Нелл только покачала головой и улыбнулась.
– Ничего, деточка, – сказала мисс Пикфорд. – Принесешь в следующий раз.
До сих пор за всю ее жизнь никто не сказал Нелл ни единого злого или жестокого слова. Ее родители ссорились и шипели друг на друга, но, слава Богу, не при ней. Это внутреннее убеждение в доброте мира помогло Нелл выжить в последующие годы.
В то время как Нелл и мистер Блоттон приближались к Хитроу, а Хелен рыдала и умоляла о помощи, заехав в детский сад за дочкой и узнав, что ее увезли, механик, выбившись из расписания, толком не проверил хвост ЗОЭ-05 на усталость металла, решив про себя, что проверять нечего: самолет же совсем новый. А потому не обнаружил трещину, видимую невооруженным глазом, так что его приборы и не понадобились бы – трещину, тянущуюся под одним из стабилизаторов. Он подписал разрешение на полет, и ЗОЭ-05 вырулил из ангара к воротам № 43 – женевский рейс. И Нелл, которой не исполнилось четырех, последовала за Эриком Блоттоном на посадку.
– Можно нам сесть впереди? – спросила Нелл, когда они поднялись в самолет. – Папа всегда сидит впереди.
– Нельзя, – сердито ответил мистер Блоттон, волоча ее по проходу все дальше и дальше. Собственно говоря, Эрик Блоттон настоял на том, что они с Нелл полетят из Лондона в Женеву первым классом, и попросил необходимую сумму наличными. Клиффорд отсчитал требуемую сумму, хотя и неохотно. Эрик Блоттон, естественно, – как и предвидел Клиффорд – предпочел сэкономить и разницу в цене билетов положил себе в карман. А потому что он был курильщик, как свидетельствовали желтые кончики его пальцев и сиплый кашель, и еще потому, что кассирша, проникнувшись к нему антипатией, выдала им с Нелл билеты в отсек для некурящих, он увел Нелл с предназначенных им мест в самый хвост самолета, где воздух был тяжелый и затхлый, где ощущается каждая вибрация, каждый толчок противоестественной летающей машины и пассажиры вынуждены их терпеть. Эрик Блоттон, человек почти без воображения, был способен переносить все эти неудобства относительно легко и, как всякий заядлый курильщик, в любом случае предпочел бы умереть (буквально), чем обойтись без сигареты.
Нелл была перепугана, но скрывала это. В наши дни, разумеется, маленькая девочка в сопровождении только мужчины, да еще такого потрепанного, вызвала бы не просто интерес, но подозрения. Настолько, что ее задержали бы у паспортного контроля или у выхода на летное поле – а затем звонок родителям или в полицию. Но то были более простодушные времена. И никто никаких вопросов не задал. У Нелл имелся собственный паспорт – для его получения в те дни достаточно было одной подписи – отца, а не матери. (Вы можете спросить, почему Клиффорд просто не забрал Нелл из садика сам, не прибегая к услугам Блоттона. Объяснение, боюсь, в том, что Клиффорду импонировала мелодрама похищения, а к тому же он был очень занят и привык перепоручать некоторые неотложные дела другим.) А Нелл улыбалась, как было у нее в привычке. Вот если бы она не улыбалась, а хныкала, плакала или упиралась, кто-нибудь, возможно, и вмешался бы. Однако Нелл сразу прониклась к мистеру Блоттону такой неприязнью – особенно за костюм, словно выстиранный в табаке, – что решила вести себя хорошо и ничем своей неприязни не выдавать.
«Даже если люди тебе не нравятся, – наставляла ее Хелен, – веди себя хорошо и старайся этого не выдавать».
Хелен боялась только одного: как бы Нелл не выросла похожей на ее отца и не выставляла бы напоказ свое неприязненное отношение к тем-то и тем-то. Высокомерие, кое-как терпимое в мужчине, женщине не идет – во всяком случае, так считала Хелен. Эти события, прошу вас, не забывайте, происходили на исходе шестидесятых, а новая феминистская доктрина, что все, относящееся к мужчине, точно также относится к женщине, и наоборот, только-только начинала проникать в Масуэлл-Хилл, где жили Саймон, Хелен и крошка Нелл. То есть где, начиная именно с этого дня, предстояло жить только Саймону и Хелен.