Сердца и судьбы
Шрифт:
В Швейцарию! Хелен впервые услышала про Клиффорда в Швейцарии. Светской хроники она не читала, у нее и без этого хватало хлопот: устраивать милый уютный дом в Масуэлл-Хилле, подбирать детский садик для Нелл, спорить о праве свидания с адвокатами Клиффорда, гадать, беременна она или нет, покупать то, что тогда именовалось «старьем», а теперь зовется «викторианой» или даже «поздним антиквариатом». Так или иначе, убеждала она себя и всех вокруг в этот вечер, у нее не было времени заглядывать в светскую хронику и узнавать то, что, видимо, известно всем и каждому – что Клиффорд Вексфорд возглавил «Леонардо-Женева» и, невзирая на расходы, выстроил
Однако светскую хронику Хелен не читала совсем по иным причинам, чем те, которые она перечислила. Как нам известно, ей все еще было больно читать об очередной inammorata [10] Клиффорда. Не то чтобы она ревновала: как-никак она была замужем за Саймоном и счастлива, но просто у нее не хватало сил терпеть.
Слишком уж больно было. Саймон, конечно, знал, что Хелен все еще любит Клиффорда, как знала Фанни, что Клиффорд все еще любит Хелен, но явно ни он, ни она подчеркивать это не собиралась. Для чего? Они только себе сделали бы хуже.
10
Возлюбленная (ит.).
Катберт Уэй, адвокат, сказал, что он, разумеется, начнет действовать через международные суды, но это потребует времени. Хелен перестала плакать и выразила свое негодование: она смертельно побледнела, у нее перехватило дыхание. Потрясение и негодование уже сменялись пронзительной материнской тревогой. Она чувствовала, что происходит что-то ужасное, что-то ужасное. (Как ни странно, примерно в эти минуты ЗОЭ-05 ухнул в воздушную яму, и трещинки в его фюзеляже стали шире, глубже и превратились в смертоносные разломы.) Но, естественно, горе и тревога, рожденные – и вполне законно – похищением Нелл, замаскировали этот первобытный материнский инстинкт.
Затем позвонила Фанни. Это вывело Хелен из прострации, как ничто другое.
– Кто? Какая Фанни? (Рука прикрывает трубку.) Последняя Клиффорда. Слышите? Он дошел до своих секретарш. Как она смеет звонить! Ну и стерва!
И тут – объяснение звонка. Я не стану задерживаться на этом эпизоде. Слишком страшно. Мы-то знаем, что Нелл осталась жива. Но Хелен этого не знает, и у меня нет сил остаться с ней в такую минуту. Но я убеждена, что с этого момента Хелен продолжала жизненный путь более беспристрастно и доброжелательно и не так легко бросалась хулой. Кроме, конечно, тех случаев, когда дело касалось Клиффорда, причины ее горя.
ЖИТЬ ДОСТОЙНО И ХОРОШО
Смерть ребенка – не предмет для шуток или смеха. После нее родители уже оправиться не могут – жизнь изменяется раз и навсегда, – да и как же иначе, когда с этих пор она включает противоестественное событие? Пережить своего ребенка? Мы этого не ожидаем и не хотим. С другой стороны, жизнь должна продолжаться, хотя бы ради тех, кто остался, и более того: наш долг научиться вновь получать от нее радость. Ведь оплакиваем мы безвременно умерших как раз потому, что они лишились возможности жить и" радоваться. И чтобы почтить их смерть, придать ей и нашему горю должный смысл, мы обязаны радоваться жизни, привилегией дарованной нам, а не им, и жить с этих пор достойно и хорошо, без свар и злобы.
Увы, из всех людей на свете Клиффорд и Хелен, пожалуй, менее кого-либо были способны жить достойно и хорошо. Пусть на самом-то деле Нелл, как нам известно, не умерла, а крепко спала в мягкой безопасной, хотя и комковатой постельке менее чем в ста милях от места авиакатастрофы, когда туда прибыли Клиффорд и Хелен, нам все равно хотелось бы, чтобы трагедия, в которую оба верили, соединила их во взаимном горе, а не оттолкнула друг от друга еще больше в горечи и ненависти.
«Я виноват, – мог бы сказать Клиффорд. – Если бы я вел себя иначе, этого не случилось бы. И Нелл была бы сейчас жива».
«Если бы только я не нарушила супружескую верность, – могла бы сказать Хелен, – мы были бы по-прежнему вместе, и Нелл была бы с нами»
Но нет. Они стояли лицом к лицу на этих скорбных песках – она прилетела специальным траурным рейсом из Лондона, а он приехал из Парижа в машине с шофером – и осыпали друг друга упреками. Горе обоих было настолько жестоким, что они уже не могли плакать, но вот ссориться, видимо, могли. На заднем плане спасательные команды оперировали кранами, подводными механизмами, тракторами, а возле наготове стояли бесполезные машины «скорой помощи». Отлив отступал дюйм за дюймом и дюйм за дюймом обнажал жуткие напоминания о катастрофе.
– Погибли все, – сказал Клиффорд Хелен. – Если бы не твое дурацкое упрямство, она могла бы поехать на теплоходе, а потом на поезде, ей незачем было бы лететь на этом самолете. Желаю тебе попасть в ад. Желаю тебе с этой минуты жить в аду и помнить, что ты натворила.
– Ты ее украл, – ответила Хелен совсем спокойно. – Вот почему Нелл погибла. Из ада явился ты и утащил меня туда. А теперь ты погубил Нелл.
Она не закричала, не ударила его: возможно, беременность чуть-чуть снимала остроту ее чувств. Надеюсь, что так. Позднее Хелен скажет, что недолгое время, пока она верила, что Нелл умерла, было самым мучительным и безысходным во всей ее жизни, но что и тогда она знала – ради ребенка у нее под сердцем она не имеет права испытать всю силу отчаяния. Как иначе могла бы она остаться в живых? Горе попросту убило бы ее.
– Возвращайся к своим любовницам и своим деньгам, – сказала она. – Тебе все равно, что Нелл умерла. Крокодиловы слезы!
– Возвращайся к своему блуду и своему писаке-недоростку, – сказал он. – Мне жаль ребенка, который у тебя родится. Конечно, ты и его убьешь.
Под «писакой-недоростком» он, естественно, подразумевал Саймона, который, хотя и слыл в свое время одним из самых уважаемых политических журналистов, высоким мужчиной безусловно считаться не мог. Хелен (5 футов, 6 дюймов) была одного роста со своим новым мужем.
Вот они так и расстались: Клиффорд вернулся в свой «роллс-ройс» с шофером, а Хелен села в стороне на тоскливом пляже оплакивать свое дитя. Зайти в сарай для опознания Клиффорд отказался.
– Меня не интересуют ее клочки, – сказал он. – Нелл погибла, и конец.
Он не знал, зачем приехал сюда, но в эти первые дни ошеломляющего горя что-то делать было лучше, чем не делать ничего.
Саймон сказал Хелен: «Не входи. Дай мне», и пока она ожидала снаружи, он выглядывал среди останков что-нибудь от исчезнувшей девочки. Власти любят, чтобы каждый труп был собран, наименован, объяснен и погребен с надлежащими религиозными формальностями. Мы все, в прошлом и настоящем, должны быть записаны, занесены и пронумерованы, а наша история зафиксирована, дабы бурное размножение рода человеческого не ввергло нас в отчаяние. Ну и, конечно, остается вопрос о выплате страховой суммы.