Сердца и судьбы
Шрифт:
Мне следует поторопиться и сказать в защиту Клиффорда, что во всяком случае его собственный вкус – настоящий и не опирается на денежное выражение успеха. Он знает, когда картина хороша, а даже в Мире Искусства то, что истинно хорошо, каким-то образом выдерживает искус и поднимается на поверхность над всей грязной пеной интриг и подтасовок. Однако Джон Лалли хотел, чтобы его картины висели в галереях, а не хранились в запасниках. Он хотел, чтобы на них смотрели. Надежду разбогатеть с их помощью он давно оставил. Какая горечь! Если бы творчество и деньги можно было отделить друг от друга! Но это невозможно, хотя бы потому, что каждый художник, пишет ли он (она) картины, романы, стихи или музыку, создает нечто там, где прежде не было ничего, и тем самым обеспечивает занятие и доходы многим другим людям. Как преступник держит на своих возмущенных плечах целую орду полицейских, социологов, судей,
– Вы с Сильвестром вступили в брак? – спросил Клиффорд небрежно, а Элиза в постели рядом с ним вся напряглась: вот слушаешь телефонный разговор и чувствуешь, что теперь вся твоя жизнь переменится, причем не к лучшему.
– Милый Клиффорд, – сказала Анджи, – ты же знаешь, что выйду я только за тебя.
– Весьма польщен, – сказал Клиффорд.
– А ты точно так же относишься ко мне, – сказала Анджи, – иначе почему ты до сих пор не женат?
– Просто не повстречал ту, единственную, – ответил он, изо всех сил стараясь поддерживать шутливый тон. Бедной Элизе было не очень-то приятно услышать подобное, но хуже того: глядя на Элизу, лежащую рядом, с волосами, тщательно растрепанными в огненное облако, застенчивую и одновременно укоряющую, Клиффорд испытал прилив раздражения против себя и Элизы. Что она делает в его постели? Где Хелен? Что произошло между ним и Хелен столько лет назад, что довело его вот до этого? Это она должна была бы лежать в этой постели, причем законной, супружеской постели.
– Клиффорд, – сказала Анджи, – ты меня слышишь?
– Да.
– Я так и думала, – сказала Анджи. – Давай встретимся в «Кларидже» в четверг. Второй завтрак?
Или, может быть, первый? У меня все еще зарезервирован там номер. Помнишь?
Клиффорд помнил. И еще он помнил, что Анджи всегда была вестницей всяких пакостей, касавшихся Хелен, – вбивала клинья, чтобы разорвать их брак.
– А как Хелен? Совсем омещанилась, как я слышала. Но ведь она всегда была серостью.
– Я не знаю, как она, – ответил Клиффорд правдиво. – А почему бы тебе не приехать в Женеву и не повидаться со мной здесь?
– Потому что ты наверняка там с какой-нибудь дурехой, и она будет путаться под ногами, – сказала Анджи. Чтобы позвонить ему, она облеклась в кремовое шелковое неглиже. Стоило оно 799 фунтов по причинам, известным дому мод, его сотворившему, но уж никак не мне. Но оно придавало ей уверенности. А вам бы не придало? (Мне бы придало.) Может быть, на взгляд миллионерши эти 799 фунтов были истрачены не зря.
– К тому же, – сказала Анджи, – теперь, когда у меня на руках все эти акции «Леонардо», я жутко занята. Пожалуй, разумнее будет закрыть женевский филиал. По-моему, он свое отслужил, а по-твоему? Ты завалил рынок своими занудными Старыми Мастерами, и Швейцария в них захлебывается. Они начинают падать в цене. Нет, Клиффорд, современное искусство, вот где самое веселье! Видел бы ты, что вытворяет Сильвестр!
– Предпочту обойтись.
Ее отец умер. Почему-то она ощущала, что имеет право на самое веселье, а веселье для нее подразумевало возможность пакостить Клиффорду. И потому в четверг он был в «Кларидже», а Элиза в слезах находилась на пути в Дублин.
– Не то чтобы ты мне надоела, Элиза, – сказал Клиффорд. – Кому может надоесть такое нежное и юное создание, как ты? Просто, по-моему, все подошло к естественному концу, а по-твоему?
ГУСИ СЕРЫЕ, ДОМОЙ!
Те из нас, кто был внимателен, не могли не заметить, как Клиффорд во имя любви дарит женщинам в своей жизни только горе и разочарование – и хотя вы, возможно, считаете, что им, этим женщинам, так и надо, во всяком случае сам Клиффорд тоже несчастен. Уделите ему чуточку сочувствия! Клиффорд словно втянут в какую-то космическую игру «передай пакетик», и пакетик передается по кругу, но в нем сокрыт не золотой самородочек радости, и тихости, и прочности, на которые надеются все, а пузырек самых обычных слез. Музыка обрывается, пакетик в руках у вас, падает на пол красивая оберточная бумага, но почему-то больше ничего в ней нет, и тут снова раздается музыка – и Гарри, которого любите вы, теперь любит Саманту, которая любит Питера, который любит Гарри, ну вы же знаете, как это бывает! – и полный слез пакетик передается по кругу.
Клиффорд договорился позавтракать с Анджи Уэлбрук в «Кларидже» в четверг. То есть она предложила встретиться там в половине десятого. В семидесятых было модно проводить деловые встречи за первым завтраком в отеле – словно в доказательство своей занятости и деловитости, хотя реальный завтрак чаще оставался чисто символическим, а кофе, который удавалось выжать из ночной смены, как раз сдававшей дежурство, обычно оказывался холодным и сваренным накануне. Клиффорд прилетел из Женевы утром в среду и день провел в правлении, совещаясь и за телефоном. Его худшие ожидания оправдались: Анджи бесспорно обрела теперь большое влияние как акционер и не собиралась довольствоваться дивидендами, а намерена была активно поставить под сомнение вкус и суждения директоров «Леонардо». Только этого не хватало! Лондонская галерея наконец-то обрела прибыльное равновесие между современными художниками и Старыми Мастерами, практически не связываясь с промежуточными художниками: импрессионистами, прерафаэлитами, сюрреалистами и прочими. Вот разумность такой политики, предположительно, Анджи и хотела подвергнуть критике – не без оснований, поскольку спрос на художников этого промежуточного периода непрерывно рос. Однако она была противницей обычая «Леонардо» устраивать чрезвычайно престижные – хотя не всегда доходные – выставки. Правление во главе с Клиффордом считало, что финансовые протори с лихвой компенсируются сохранением репутации «Леонардо» как практически бескорыстной служительницы общества, строго блюдущей свою честь, и что выставки необходимо сохранить.
Кроме того, Клиффорд пил чай у сэра Ларри Пэтта, который ныне жил среди пыльной роскоши в Олбени. Да, сэр Ларри продал свои акции Анджи. А почему его это интересует? Сэр Ларри запивал сандвичи с огурцами виски, а не чаем. За год до этого Ровена, его супруга, порвала с ним ради молодого человека, который ей в сыновья годится.
– Крайне сожалею, – сказал Клиффорд.
– И я сожалею, – сказал сэр Ларри, – но удивлен был даже больше. Мне казалось, Ровена предвкушает нашу жизнь, когда я удалюсь от дел, но я ошибся. Видимо, я совершенно ее не знал. А какого мнения о ней были вы?
– Я слишком мало ее знал, – сказал Клиффорд.
– А она мне говорила другое, – сказал сэр Ларри Пэтт. – В последние дни, перед тем как покинуть меня, она стала очень словоохотливой.
Вот таким образом Клиффорд полностью уяснил, почему сэр Ларри Пэтт продал свои акции Анджи – для того, чтобы по мере силы-возможности насолить Клиффорду, который провел немало по-юношески приятных дневных часов в постели с леди Ровеной.
Клиффорд доел свой сандвич с огурцами и простился. Улыбки, рукопожатие. Тут в комнату вошла пышнотелая блондинка в пронзительно алом пальто с латунными пуговицами, держа в руке продуктовую сумку от «Харродса», и чмокнула сэра Ларри в старческую херувимскую щечку. Он просиял. Она сказала Клиффорду «здрасьте, как поживаете» на театрально-простонародный манер и прошла в спальню. Клиффорд подумал, что, пожалуй, сэр Ларри отлично устроился. Вина пала на Ровену, все удовольствие досталось Ларри. Достаточно банальные брачные штучки, когда развода ищут оба. Клиффорд почувствовал себя мелким козырем в их игре, одураченным и задетым, а вовсе не виноватым.
Затем Клиффорд установил, что Сильвестр Стейнберг действительно живет с Анджи. Справку эту он получил от Гейри, бывшего любовника Сильвестра, ныне пребывавшего в Школе художеств.
– Сильвестр любит картины больше, чем любит кого-либо из нас, – сказал Гейри печально и кротко. С другой стороны, он был печален и кроток по натуре. – Его заводит Мир Искусства, а не люди. А Анджи варится в том же котле, ведь верно? Если бы у жука-рогача висел на стене Энди Уорол, Сильвестр любил бы жука-рогача.