Сердца и судьбы
Шрифт:
– Но когда больно, хотя бы знаешь, что ты жива, – сказала Нелл и почувствовала себя глупо, только ничего другого она сказать не нашла.
– Ну так я жива, – сказала Хелен. – Еще как жива!
– Позвоните ему, – сказала Нелл. – Я бы позвонила.
Однако Хелен не позвонила.
Следующие две-три модели у Хелен не получились (боюсь, любовь действует на некоторых женщин именно так: подтачивает их способность к творчеству. На других женщин, разумеется, она влияет прямо наоборот, и они в сфере работы начинают просто блистать), и Нелл, которой поручили докончить наброски, вынуждена была сделать их заново почти целиком. А Хелен словно бы не заметила. Модели были именно то. У Нелл загорелись глаза. Ведь сбывалась ее заветная мечта. Демонстрировать одежду может кто угодно – надень, встань перед камерами, пройди туда, пройди сюда… но ЭТО! Тут все твое.
Клиффорд звонил Хелен каждый день, и каждый день она отказывалась с ним говорить.
– Что мне делать? – спросила Хелен у Нелл, вся трепеща.
– Он как будто вас правда любит, – осторожно ответила Нелл.
– Пока не явилась следующая, – сказала Хелен, высоко подняв голову.
– Он такой богатый, – сказала всегда практичная Нелл.
– ЕЕ миллионы! – сказала Хелен. (Бедная мертвая Анджи, никем не оплакиваемая!) Нет, он гнусен. И я ни за что не стала бы заботиться о девочке. Я знаю, он от меня потребовал бы этого. И вообще, скорее всего, я ему понадобилась только потому, что ей нужна мать, и он думает, что я более или менее подойду. Я даже не помню, как ее зовут!
– Ее зовут Барбара, – твердо сказала Нелл. Уж конечно, Хелен должна была это знать. Весь остальной мир знал. Со времени своего изгнания из королевской детской, она оставалась в поле зрения прессы. Запрет теперь был отменен. Барбара бывала во дворце. «Дворец Жалеет Осиротевшую Крошку», – комментировали газеты. «Приглашения На Уикэнды Одобрены Дворцом». (Последнее не могло не включать Клиффорда, ныне реабилитированного в глазах высшего света. Великая перемена, хотя в нынешние дни, когда люди в самых высоких сферах оказываются под судом за убийство, если не хуже, о чем, собственно, тут стоило говорить? К тому же произошло это за границей.)
– Ну не могу я, – сказала Хелен. – Я знаю, что сделаю с девочкой что-нибудь ужасное, я это знаю.
– Но почему?
– Не знаю, – Хелен чувствовала себя беспомощной, отчаявшейся. Надеяться было не на что. Поздно, поздно, поздно. В воздухе еще висела завеса дыма от черных свечей отца Маккромби. От такой мерзости избавиться трудно.
– Но вы же его любите? – спросила Нелл.
– Ах, какая ты наивная, – пожаловалась Хелен. – Конечно, люблю.
– Ну так выходите за него замуж, – сказала Нелл. Ей этого очень хотелось, хотя она не понимала почему. Казалось бы, Хелен меньше всего надо было выходить замуж за Клиффорда, которого Нелл знала, только как лицо на газетных фотографиях и громкий настойчивый голос в телефонной трубке. Но Нелл произнесла эти слова и с-с-с-с – за окно уполз если не весь дым, то почти-почти весь.
– Я подумаю, – сказала Хелен.
Клиффорд, естественно, не собирался допустить, чтобы его отвергли. Хелен, что бы там она ни сказала Нелл, все еще отказывалась увидеться с ним, а потому он изыскал способ увидеться с Хелен.
ИСПРАВЛЕНИЕ
Так вот и получилось, читатель, что «Леонардо» (нью-йоркский филиал) задумала выставку «Модельер как Художник», и английскому «Дому Лалли» на ней предназначалось одно из центральных мест. Так вот и получилось, что Клиффорд помирился с Джоном Лалли, не остановившись даже перед тем, чтобы, наконец-то, вернуть полотна, столь долго томившиеся в подвалах «Леонардо», нежданно представ перед Джоном Лалли и Марджери в их ухоженном саду (то есть в его остатках) и сказав: «У меня в машине пять ваших полотен. Возьмите их, они ваши», – и таким образом превратив Джона Лалли из какого-то стотысячника в миллионера, поскольку его ранние работы как раз поднялись во мнении публики, иными словами в цене. (Их по-прежнему не просто было повесить на стену, чтобы ими любоваться.) Не важно, что Клиффорду теперь такие жесты были нипочем (ведь все богатства Анджи теперь принадлежали ему, – но это так, в сторону), не важно, что отчасти он это сделал, чтобы снискать милость в глазах Хелен, я все-таки думаю, что подтолкнуло его и просто ощущение, что так сделать надо. Клиффорд был способен понять, что естественная справедливость требует подобного поступка. Быть может, его речь в нью-йоркском суде и его самого обратила на путь истинный? Надеюсь, что так.
Джон с Марджери разгрузили машину и отнесли полотна в мастерскую. Клиффорд им помогал.
– Ну и мрачное же старье! – сказала Марджери. – Джон, ты, наверное, совсем доходил, раз писал такое. Держу пари, Эвелин только радовалась, что больше их не видит! (Ведущие счастливую жизнь просто не способны понять, что значит быть несчастным или несчастной.)
Джон ничего не сказал. И Клиффорд тоже.
– Жаль, что вы с Хелен снова не сойдетесь, – сказал Джон Лалли Клиффорду. В его устах это было извинением. – С вашими мальчишками никакого сладу нет.
– Отец я никудышный, – сказал Клиффорд. Хотя он и старался, очень старался быть хорошим отцом Барбары, которая приняла известие о смерти матери с неожиданным спокойствием. Только крепче обняла свою няню и сказала, что теперь, может быть, няня останется насовсем, и к Рождеству у нее не будет новой няни.
– Мы все способны измениться, – сказал Джон Лалли, подобрал с травы крикетный мяч и бросил его маленькому Джулиану, который довольно тоскливо помахивал битой чуть в стороне. Лицо Джулиана отразило удивление и радость.
– Судя по всему, так оно и есть, – заметил Клиффорд.
ПРОЩЕНИЕ
Хелен, услышав от отца поразительную новость, позвонила Клиффорду. Он знал, что она позвонит.
– Клиффорд, – сказала она, – спасибо тебе за это. Но что нам делать со мной? Я не сплю, не нахожу себе места, даже работать не могу. Я хочу быть с тобой, но и этого я не могу.
– Из-за Барбары, ведь так? – сказал он с той удивительной чуткостью, которая характеризовала его новое «я». – Совершенно верно: если ты примешь меня, то должна будешь принять и ее. У нее, кроме меня, на свете нет никого. Но хотя бы приезжай познакомиться с ней.
Хелен приехала и, впервые увидев Барбару во плоти – бледненькую, грустную, одетую старомодно, неудобно и некрасиво, как пожилые высококвалифицированные няни, пусть самые приятные, видимо, считают необходимым одевать детей, даже сейчас – почувствовала такую жалость к девочке, что гнев и ненависть были забыты тут же и навсегда. Она осознала, что Барбара существует сама по себе, что она главный персонаж в собственной драме, а не осколок Анджи, и вовсе не подменила для Клиффорда давно потерянную дочь. Разумеется, именно этого она и боялась: что, приняв Барбару, она тем самым окончательно отречется от Нелл.
Читатель, счастливым даруется все: счастье способно даже воскрешать мертвых. Наши обиды, наше уныние, наши ненависть и зависть, не распознанные нами, – вот что делает нас несчастными. Но ведь все эти чувства существуют у нас в голове, а не вне нашей власти; мы можем вышвырнуть их, если пожелаем. Хелен простила Барбару и тем самым простила себя.
– Да, Клиффорд, в счастье и в горе, конечно, я буду твоей женой.
– Бедная Анджи, – сказал через некоторое время Клиффорд. – Многое тут было и моей виной. Как ни взглянуть, я натворил много такого, чего должен стыдиться. – Он мог это сказать, потому что был счастлив, а счастлив был, потому что мог сказать это с полной искренностью. Одно вытекало из другого.