Сердца Лукоморов
Шрифт:
– И всего-то?!
– удивился Царь.
– Давай пятак, Царь, или передумаю, - улыбнулся Иван.
Что Царю делать? Не оставаться же в должниках у Пастуха? Не по царски это. Дал пятак.
Иван на этот пятак купил мешок медовых пряников, и пошёл коров пасти. И всех пряниками угощал.
Про него потом завистники говорили, что он дурак, что не взял ни принцессу, ни полцарства.
Только сам Иван с этим был не согласен.
– Вот так вот, - подмигнул скоморох, закончив.
– Дурак ты, Яшка, и сказки у тебя дурацкие, - проворчал Лукомор.
–
Лукомор кричал весёлые, озорные, задиристые слова, а глаза его оставались колючими и пустыми.
Глава одиннадцатая
Свадьба и скоморошины
Зелёные слуги, подгоняемые новым судьёй, Малютой, бросились в трактир и тащили оттуда на улицу столы и скамейки. Засвистели стрелы, сбили несколько пролетавших над просторами болота птиц и принялись жарить их на костре, насадив на сабли, как на вертела.
Выкатили из кустов, выкопав из земли, пузатый бочонок, выбили у него донце и по маленькой полянке распространился резкий запах чая вприсядку, бражки Черномора.
Лукомор махнул рукой, и один из его слуг принялся черпать из бочонка и подносить всем желающим ковшик бурлящей браги. Желающими были все, а хлебнув веселого чая, лица повеселили, все оживились, засуетились, накрывая на столы, позабыв про только что пережитые страхи.
– Свадьбу гулять будем!
– старательно изображал веселье Лукомор.
– Свадьбу гуляем! Свадьбу!
Шумели все, дружно подхватывая веселье, накрывая столы, щедро наполняя озорным чаем вприсядку кружки и ковши.
Единственным, кому было не до веселья, оказался, конечно же, я. Свадьба-то гулялась не чья-то, а моя и Лягушкина. Интересно, а есть ли у них, на болоте, такое понятие, как "развод"? Наверное, нет, если все завсегдатаи кабака от своих Лягушек избавиться не могут. Все, кроме хитрого Буяна, который цаплю в дом принёс.
Моя Царевна Лягушка торжественно восседала рядом со мной, невероятно раздутая от важности и гордости. Царевне показалось, что ей низко сидеть, что её плохо видно гостям, и она бесцеремонно вскарабкалась мне на плечо, и теперь с высоты своего положения рассматривала подготовительную суету, снисходительно позволяя всем любоваться невестой.
Я сидел напряжённый, стараясь не поворачиваться в её сторону, чтобы не коснуться щекой холодной скользкой лягушачьей кожи. Только бородавок мне не хватало! Мало с меня козлиного обличия.
Справа от меня, возле скамьи, сидел Волк. Он заметил, как я старательно отворачиваюсь от своей суженой, хитро оскалился, и спросил, кивнув в её сторону:
– Ну что, сослужить тебе еще одну службу? Мне запросто, мне эта Царевна на один зубок. Нет Лягушки, нет и проблемы. Ну так как? Соглашайся!
Он издевательски облизнул свои сабли длинным красным языком и подмигнул.
– Ты что, - покосился я на Царевну.
– Не думай даже! Живое сушество всё же.
– Как знаешь, - согласился Волк.
– Если пожелаешь, только мигни, я разом проблему твою проглочу.
Я не сомневался, что он так и сделает, но это было бы совсем нечестно по отношению к несчастной болотной Царевне Лягушке.
Веселье разгоралось, когда из-за угла трактира, со стороны стоявших стеной камышей, послышались заунывные звуки. Все обернулись, кто-то с оживлением на лице, а кто-то, вроде меня, с недоумением.
Оказалось, это пришёл скоморох Яшка. Он переоделся в скоморошьи одежды и был теперь в козьей безрукавке, вывернутой мехом наружу, в кожаной маске, изображавшей козла, и дудел в волынку, которая издавала такие звуки, словно под эту музыку не меня с Лягушкой, а чертей женили.
К моему счастью, заунывная музыка продолжалась недолго. Яшка отложил в сторону волынку, передохнул, вытер губы и вытащил из-за пояса две погремушки, сделанные из надутого бычьего пузыря, на коротких палочках, затряс ими, изредка ударяя локтями в бубен, висевший на поясе, на животе.
– Что это у него в погремушках гремит?
– спросил я у Волка.
– Горох сушёный в бычьи пузыри насыпан, он и гремит. Потому и называют скомороха шут гороховый, оттуда и пошло это название.
– А ещё отсюда же пословица пошла, как об стенку горох. Слышишь, как горошины стучат о стенки пузыря?
– подмигнул через стол мой просветитель Буян.
– Сухой горох кидаешь в стенку, а он обратно отскакивает, и хоть бы хны ему, целёхонек.
– Почему у скомороха на физиономии маска козлиная? Он что, меня изображает?
– с плохо скрытой обидой спросил я.
– Нет, брат, - улыбнулся Буян.
– Ну, если только самую малость. У скоморохов разные маски были. Только сами по себе скоморохи хулиганы, богохульники. Их за это власти всегда не любили. Церковь тоже. Скоморохи всё больше чертей изображали. А чтобы их за это плетью не отходили, церковь не любила, когда люди чертей изображали, они оправдывались тем, что изображали вовсе не чертей, а козлов. Вот откуда и маски эти козлиные. На самом деле, это маски, изображающие чертей. Скоморохов попы за это так ненавидели, что даже на кладбище возле церкви запрещали хоронить.
– Это за что же?
– удивился я.
– За то, что маски носили?
– И за это, - утвердительно кивнул Буян.
– Церковь на них ополчилась за то, что они под маской лицо скрывали, лицом играли, лицедействовали. И тем самым оскорбляли Бога.
– Да чем же?
– не понял я.
– Тем, что Бог человека создал по образу, и подобию своему, вот почему церковь всех лицедеев всегда преследовала. И актёров потом так же преследовали. И не только православная церковь так поступала. Великого Мольера во Франции запретили хоронить возле церкви. Так и похоронили за церковной оградой.