Сердце Бонивура
Шрифт:
Маленький тщедушный, в кургузом тесном мундирчике с узенькими погончиками на плечах, он сначала показался Панцырне мальчишкой. Парень расправил свои могутные плечи и, почувствовав прилив храбрости, потихоньку спустился с насыпи и лёг в след японца. Теперь Панцырня видел перед собой маленькое тело японца, облачённое в хаки, его небольшие ноги в жёлтых ботинках, подкованных на подборах. «Добрый товар!» — подумал Панцырня и пополз за японцем. Тот ничего не слышал, пока Панцырня не оказался в опасной близости. Услышав сзади шорох, японец мгновенно обернулся. На лице его изобразился ужас, он невольно оскалил зубы, точно готовый вцепиться
— Стрелять не надо! Вы понимаете меня? Я сдаюсь… Правильно?
— Ну ещё бы! — сказал Панцырня. — А то я бы тебя, знаешь, куда отправил… А ну, давай на ту сторону! — махнул он рукой, показывая через насыпь.
Беспокойство зажглось в глазах офицера. Он медленно, без помощи рук привстал, обнаружив при этом чисто змеиную гибкость, и стал подниматься наверх.
Перевалив насыпь, Панцырня и не подумал о группе Виталия. Захват японского офицера означал его удачу. Дело теперь можно повернуть как угодно. Панцырня метнул тревожный взгляд в ту сторону, где лежала Нина. Девушка не шевелилась.
Японец споткнулся при спуске и обернулся. Опять изобразил улыбку, при которой все зубы его выступали наружу, и со свистом втянул в себя воздух.
— О, росскэ храбрый солдат… Очень храбрый, да? Правильно?
Заискивающая его улыбка польстила Панцырне. Он с удовольствием передёрнул своими широкими плечами, почувствовав себя богатырём. Винтовку он закинул за плечо. «Скажу, голыми руками взял!» — подумал он.
— Ну, давай, пошли, некогда мне с тобой разговаривать, — сказал он, выпятив нижнюю губу.
В лице японца произошла какая-то перемена, хотя он по-прежнему улыбался. Неуловимо быстрым движением офицер выхватил браунинг и уставил в голову парня. «Брось, не балуй, а то я тебе, знаешь, за это…» — хотел сказать Панцырня, когда вдруг увидел налившийся кровью чёрный ненавидящий глаз японца, а вместо второго глаза — чёрную дырку ствола пистолета. «Брось!» — хотел сказать Панцырня и не успел. Японец выстрелил ему в голову. С тоскливым стоном парень рухнул, как стоял, плашмя, подмяв под себя руки. Суэцугу — это был он — носком ботинка тронул голову Панцырни, чтобы удостовериться, не манёвр ли это со стороны партизана, потом, согнувшись, побежал к бронепоезду, скрываясь за кустарником.
В бронепоезде помещался отряд Караева при советнике Суэцугу. Задачей его было контролировать железную дорогу.
В Раздольном, получая хорошие оклады и довольствие, пьянствуя и бездельничая, Караев и его казаки чувствовали себя неплохо. На операцию сотня выехала с неохотой. Когда партизаны испортили путь, а бронепоезду все же удалось проскочить через вторую мину благополучно, Караев, глядя в амбразуру командирской башни, весело сказал:
— Ну, слава богу!
— Что «слава богу»? — спросил назначенный его помощником Грудзинский.
— В Раздольном веселее! — заметил Караев. — А думать теперь о том, чтобы отправиться в Иман, и не стоит. Ишь, как товарищи полотно всковырнули… Молодцы, черти! Под самым носом взорвали. Рисковые ребята!
— Не понимаю вашего восхищения врагами отчизны, — холодно сказал Грудзинский.
— Дело-то в том, что у нас таких уже нет! Были, да иных уже нет, а те далече. Помните, как это у поэта?
— Господин ротмистр! — Грудзинский посмотрел на Караева исподлобья.
— Не нравится — не слушайте! — сказал равнодушно Караев. Он с любопытством наблюдал в щель. — Смотрите-ка, одну нашу коробку разнесло в пух! Никто даже не лезет оттуда. Как говорится, мир их праху!
Грудзинский покосился на Караева, но тот, поглощённый зрелищем, не обратил внимания на своего помощника. Когда из второго вагона выскочили казаки, Караев сокрушённо заметил, различив среди них Суэцугу:
— Вот, черт косоглазый! Живой остался. А я надеялся, что его ухлопали.
— Это вы о нашем союзнике говорите, родина которого даёт нам возможность бороться против большевиков? — спросил Грудзинский.
Караев оторвался от щели и искренне удивлённым взором окинул Грудзинского.
— Да вы дурак или сумасшедший, не пойму? Союзники, союзники… Вы семнадцатый год где встретили, господин войсковой старшина? — неожиданно задал он вопрос.
— На Кубани.
— Ну-с, а двадцать второй вы кончаете на Дальнем Востоке. Понятно? Черта ли в этих союзниках толку, ежели нас к последнему морю красные прижали и, помяните моё слово, через полмесяца нам придётся в содержанки к японцам идти, в Токио улицы подметать. — Он непоследовательно спросил: — Скажите, пожалуйста, Грудзинский, в чем разница между дураком и сумасшедшим?
Взбешённый Грудзинский отошёл к другой амбразуре, а Караев для себя заметил:
— Я думаю так: дурак — это сумасшедший без всяких идей в голове, а сумасшедший — это дурак с идеями. Правильно? Что? Неплохо придумано. Чем не теория.
Караев натянул перчатки, схватил стек и кинулся наружу, крича:
— Цепью за мной! Мы их сейчас зажмём. Давай, давай, ребята!
Казаки выпрыгивали из нижних люков, из боковых дверей.
Звуки взрыва и вслед за тем перестрелка показали Топоркову, что задание подрывники выполнили. Весь отряд поднялся на ноги. Конные группами выезжали по боевому расписанию. Поскакал и командир.
Между тем на насыпи бой распадался на отдельные схватки.
Среди залёгших казаков Виталий рассмотрел знакомое лицо рябого. Он стал за ним охотиться. «А-а, гад! Я с тобой сегодня за все посчитаюсь!» Время от времени он поглядывал в сторону второй группы, ожидая подмоги. Холодок прокрался в его сердце, и он понял, что придётся рассчитывать только на свои силы. Перестрелка редела. Тут и Алёша пристрелялся к рябому. Неожиданно рябой запел какую-то разудалую песню. Алёша, уже совсем было взявший казака на мушку, остановился. Рябой, который, сидя за кочкой, знал, что от пули ему не отвертеться, высунь он голову вправо или влево, вдруг вскочил во весь рост и, разинув рот до ушей, продолжал петь. Затем пошёл с приплясыванием, куда глаза глядели. «Спятил!» — подумал Алёша с сожалением и опустил винтовку, следя за странными телодвижениями рябого. Та же мысль пришла в голову и другим, и по нему не стреляли.
Рябой, приплясывая, шёл, словно без цели. Дойдя до кустарников, он вдруг что есть силы бросился бежать.
— Охмурил, рябой черт! — с досадой сказал Алёша и принялся палить вдогонку, но безуспешно: кусты мешали целиться.
Чекерда уложил двоих. Группа белых начала таять.
Сбоку раздались выстрелы. Пуля сорвала с головы Чекерды фуражку. Парень поднял её. Мурашки поползли по его спине. «Откуда это?» — думал он. Пуля прилетела с другой стороны насыпи.
Чекерда тревожно показал Виталию на кустарник справа: