Сердце моего Марата. Повесть о Жане Поле Марате
Шрифт:
В этой записке поражает последняя фраза: значит, убийце было известно, что Друг народа покровительствует всем несчастным! Она пользовалась этим, чтобы вымолить у него прием; и она шла, чтобы убить его!..
Воистину, бездонна глубина сердца человеческого и бесконечны извивы совести его…
…Что происходило в течение той четверти часа, когда там, в ванной комнате, за закрытой дверью, она осталась наедине с Маратом?
В своем послании к Барбару убийца рассказывает об этом.
Она заговорила о контрреволюционном заговоре восемнадцати жирондистских депутатов в Кальвадосе.
Мне представляется все это сплошной ложью.
И не в том дело, что Марат не мог сказать подобных слов, — он наверняка сказал их; но невозможно поверить, чтобы именно эти слова решили его участь! Выходит, если бы он не произнес их, убийца сохранила бы ему жизнь?.. Вспомним к тому же, что Шарлотта пробыла у Друга народа более пятнадцати минут — время не маленькое — и только после вторжения Симонны нанесла свой удар. Неужели нужно было потратить четверть часа на то, чтобы обменяться двумя-тремя фразами?..
Нет, никак нельзя верить словам женщины, провозгласившей во всеуслышание, что «никто не обязан говорить тиранам правду» и что «при известных обстоятельствах все средства хороши», женщине, которая во время судебного процесса лгала даже тогда, когда правда не угрожала ее жизни.
Взвешивая все это, я составил свою версию, в которой твердо убежден и которую ныне предлагаю читателю.
…Когда девушка вошла в эту крохотную душную комнатушку, наполненную серными парами, когда увидела бледное, распухшее, искривленное мукой лицо больного, сидящего в ванне, ее не мог не объять трепет…
Нет, совсем не так представляла она все это себе…
Я совершенно уверен: какой бы злодейкой она ни была, сколь бы бесчувственной ни казалась, она не могла взирать на это спокойно: ведь она все-таки принадлежала к людскому роду! И чувство не то чтобы жалости, но хотя бы изумления перед этим несчастным страдальцем не могло не возникнуть в ее сердце.
Она, несомненно, в нерешительности остановилась, и воля, еще минуту назад такая несгибаемая, должна была покинуть ее.
Убить Цезаря на Форуме, когда тебе угрожают тысячи его телохранителей, — это героизм… А убить полутруп, смотрящий на тебя искаженным от боли взглядом? Не то же самое ли это, что убить ребенка?.. Вспомним: даже наемные злодеи, не верившие ни в бога, ни в дьявола, остановились в нерешительности перед кроватками племянников Ричарда III; могла ли молодая женщина бестрепетно вонзить нож в это измученное тело, открывшееся взору ее и такое доступное для ее удара?..
Вероятно, беседа была вялой. Вероятно, она мямлила что-то плохо слушающимся языком и заставляла Марата переспрашивать по нескольку раз одно и то же. Быть может, она даже забыла о цели своего визита… Еще момент, и она, быть может, так и ушла бы, не выполнив своего черного замысла…
Но нет. Судьбой было решено иное.
Вдруг дверь без предупреждения открылась,
Но этого было достаточно.
Убийца точно встряхнулась. Она вдруг поняла, что свидание сейчас окончится, что эта, другая, не допустит ее длительного пребывания здесь. И тогда с проснувшейся решимостью, оставив недавние колебания, она достала нож, спрятанный на груди, и быстро вонзила его в эту бледную, трепещущую плоть…
…Все дальнейшее было как в кошмаре.
Утратив дар речи, я стоял на одном месте, и ноги мои точно приросли к полу.
Я видел, как Симонна, чуть вскрикнув, побежала в ванную и как вслед за ней устремились остальные.
Убийца спокойно покинула комнату и, наверное, никто бы не задержал ее, ибо я превратился в соляной столб, а другие хлопотали над Маратом. Но Лорен Ба, который по-прежнему находился в столовой, понял все и бросился навстречу. Маленький и слабосильный, он схватил стул и ударил ее. Пошатнувшись, она рванулась к выходу; тогда он, точно клещ, вцепился в нее и повалил на пол.
— Буглен! — заорал он. — Ты что, не видишь?.. Скорей сюда!
Но я продолжал стоять точно истукан, а они молча катались по полу, а из ванной слышались надрывные женские вопли…
Однако, поскольку входную дверь после ухода Пилле не успели закрыть, в квартиру уже начали проникать люди, привлеченные шумом и криками.
Первым прибежал хирург-дантист Дельфонде, главный арендатор дома. Взяв на руки умирающего, он перенес его в спальню. Марат был еще жив: чуть шевеля губами, он делал тщетные усилия что-то произнести; последние биения сердца извергали из раны потоки крови…
Кровь… Кровь — вот что застилало мне глаза.
Она была повсюду. Вода в ванне стала темной. Кровью измазали стены, когда переносили Марата. Кровь разносили на башмаках по всей квартире, а ручеек ее, начинающийся у замершего тела, уже достигал кухни…
…Теперь квартира была забита народом. В прихожей два человека держали преступницу, казавшуюся спокойной и покорной. Когда явился полицейский комиссар, ее втолкнули в гостиную, чтобы приступить к допросу.
Я же все стоял и словно бы ни о чем не думал, и никому не было до меня ни малейшего дела. Я смотрел на учителя, и мне казалось, что вот он сейчас встанет и своим убеждающим голосом все объяснит мне…
А потом… Впрочем, я уже говорил, что было потом.
На этом можно было бы и кончить. Но я хочу поделиться открытием, сделанным мною 15 июля 1793 года. И еще так, двумя-тремя мыслями.
Прежде всего, я должен пояснить, почему для меня было необходимо самому провести это вскрытие.
Вы не догадываетесь?
Да потому, что я должен был своими глазами увидеть его сердце. Я должен был узнать, остался бы он жить, если бы предательский клинок внезапно не разорвал это сердце.
Вспомним: ведь считали, что он умирает.
А теперь я с полной уверенностью могу заявить тем, кто хоронил его при жизни:
— Нет! Сердце его было здоровым! Он мог бы прожить еще годы!