Сердце на двоих. Теория поцелуя
Шрифт:
Посильнее укутавшись, бросила взгляд на сверкавший огнями город за окном и уткнулась щекой в подушку. Не переставая улыбаться, нажала «play», и мир сразу же заполнился чистым звуком и выразительным пением:
«It’s 3 a.m.
I’m calling in to tell you that without you here
I’m losing sleep, I’m losing sleep»
(пер. «Сейчас три часа ночи, и я звоню сказать тебе, что без тебя не могу заснуть, не могу заснуть»)
И моя кожа покрылась новыми мурашками – уже не от холода, а от порхающих в животе невесомых маленьких бабочек.
– Нана, подожди, не переодевайся! – Раздался встревоженный голос над моей головой.
Я подняла глаза и уставилась на преподавателя.
Худощавая, как всегда подтянутая Римма Максимовна, руководитель балетной школы-студии, хмурилась и была, кажется, не на шутку чем-то встревожена.
– Что-то случилось? – Я отложила рюкзак и поднялась со скамьи в раздевалке.
– Да… – Женщина сложила руки на груди, ее серо-зеленые глаза обеспокоено изучали стены и избегали смотреть в мое лицо. – У нас с твоим отцом был тяжелый разговор сегодня…
– О чем?
– Отныне он отказывается финансировать твое обучение в студии. Так что тебе временно придется отказаться от репетиций для восстановления душевного равновесия.
– Что? Это шутка такая?
– Нет, Нана, это его решение.
– Но… – Внутри все похолодело. – Должно быть, здесь какая-то ошибка…
– Мы с ним долго дискутировали, искали пути выхода, обсуждали даже возможность частичной оплаты из бюджета, ведь таким семьям, как ваша, положены какие-то льготы…
– Каким таким семьям? – Было ужасно больно слышать об этом. – Неполным? Говорите, как есть.
– Семьям, пережившим потерю и… находящимся в трудном положении. – Ей было очевидно неловко.
– Подождите, – спохватилась, – у меня же пособие, и его можно направить на оплату обучения…
– Твой отец считает, что тебе нужно сделать перерыв потому, что ты очень тяжело переживаешь смерть матери.
– Но вы-то… – мой голос задрожал и уже походил на беспомощный писк, – вы же понимаете, что это просто преступление? Фатальная ошибка. К чему столько тяжелых тренировок, все эти нагрузки, ограничения в еде, жесткая дисциплина? Столько лет отдано… – Я всплеснула руками. – Я ведь даже со сверстниками не общалась, потому что было некогда. Как он себе это представляет? Взять и все бросить?
– Просто на время. – Но сочувствие в ее глазах говорило об обратном.
Уж она-то, как человек, потративший столько сил и времени на мое обучение, должна была возмутиться! А вместо этого…
– Вы же понимаете, что это не правда. – Я нагнулась и бросила обратно в рюкзак репетиционное трико, гетры и пуанты. – Он просто никогда не хотел, чтобы мамины деньги уходили на балет. – Сжала в руках чехол с пачкой. – А теперь ее нет. И ничего нет.
– Нана, – женщина поправила очки, подошла и положила руку на мое плечо, – у тебя есть какой-то родственник, который мог бы стать твоим опекуном?
Я тяжело вздохнула.
– Нет.
Тонкие пальцы жалостливо прошлись по моей руке.
– Ты не
– Но впереди столько репетиций, подготовка к концерту…
– Сейчас нам всем важнее твое эмоциональное состояние.
Я не выдержала:
– Да все нормально с моим состоянием! Просто раньше этот тип вынужден был считаться с моей матерью, а теперь ему не нужно считаться ни с кем! А вы верите всему, что он говорит. Да ему плевать на всех, кроме себя!
– Нана, успокойся.
– Он все, что угодно наплетет, чтобы ему только было выгодно!
– Не кричи, пожалуйста, Нана. – Римма Максимовна отошла на шаг назад.
Я с остервенением затолкала в рюкзак чехол:
– Всем плевать на меня! Всем! Вам, остальным учителям, моим одноклассникам! Плевать, что у меня внутри, главное – показаться сердобольным и заботливым! Так?
Закинув рюкзак за плечи, я понеслась на выход. С желанием выплеснуть все накопившееся за последние два месяца побежала в сторону дома. Он может запретить мне встречаться со сверстниками, может урезать мое содержание, может даже не кормить меня, чтобы было на чем сэкономить, но отнять у меня балет! Это… этого не будет никогда!
Я влетела в дом разъяренной фурией и сразу прошла на кухню. Отчим, тихо напевая себе что-то под нос, раскладывал на столе продукты. Мятая рубашка, широкие и по-стариковски высокие джинсы, гладкая блестящая лысина на макушке, очки на носу и гаденькая ухмылочка. Как же я это все ненавидела!
– А, это ты, – заметил он, бросив лишь мимолетный взгляд, и продолжил разбирать покупки.
– Мне сказали, что ты отказался оплачивать мое обучение в студии! – Выпалила я, задыхаясь.
И крепче сжала руками лямки рюкзака.
– Все верно. – Тот же мурлыкающий беззаботный тон.
– Что это значит?! За что?! В чем я опять провинилась?!
Красиво разложил на столе масло, сыр, сосиски, зелень.
– Со временем ты все поймешь, Наночка. Тебе пора начинать готовиться к поступлению в вуз, чтобы получить нормальную профессию, а не заниматься всякими глупостями. Ты же большая девочка, должна понимать. – Отчим вдруг замер и уставился на мои кроссовки. Кадык нервно задергался. Руки опустились, поправили ремень на брюках. Как раз в том месте, где над ними нависало пышное брюхо. – Это что? – Спросил он уже ледяным тоном.
Не нужно было проходить на кухню в уличной обуви. Плохо, очень плохо. Чревато наказанием.
– Прости, – выдавила я испуганно.
– Убери за собой, дорогая. – Его тон слегка потеплел. – Дома должно быть чисто. – Отчим снова повернулся к пакету с покупками.
– Я… могу оплачивать свое обучение пособием, которое получаю по потере кормильца. – Последняя попытка настоять на своем, последняя капля в котел его нетерпимости.
Мутно-голубые глаза вспыхнули злобой. Спорить с ним всегда было делом опасным и бесполезным.