Сердце негодяя
Шрифт:
— О, Кэйди, о, Кэйди, — повторял он, задыхаясь.
Ей нравилось, что он так откровенен. Все мужчины, с которыми ей раньше приходилось встречаться (хотя бы просто целоваться), даже в самом сильном порыве страсти пытались что-то скрыть от нее. Только Джесс обнажил перед ней свою душу без тени смущения, и она постепенно осознавала, что именно подобная открытость делает его неотразимым.
— Поторопись, — скомандовал Джесс, нависая над ней.
Кэйди чувствовала, как дрожат в напряжении его мускулы. Он едва сдерживался, и то только ради нее.
— Как ты любезен, — проворчала она в ответ, хотя у самой сердце разрывалось
Она вся отдалась любви, а не трению разгоряченной кожи о кожу и не пульсации его плоти глубоко у себя внутри — просто любви. И ей удалось достигнуть вершины — легко, бесшумно, без всяких усилий. Так распускается цветок под лучами солнца. Он ничего не заметил, и ей пришлось сказать ему:
— Все хорошо, Джесс. Все хорошо. — После этого она умолкла надолго. Ей самой стало страшно от того, какое признание вырвется у нее, заговори она сейчас. Лучше промолчать. Но ее молчание встревожило его.
— Миленькая? С тобой все в порядке? — Возможно, Джесс называл «миленькой» каждую женщину, с которой спал, но, когда он обращался так к ней, ее сердце умирало от любви. Всякий раз.
— Все было хорошо? — Он поцеловал ее, стараясь вызвать у нее на губах улыбку.
— Ну скажи: тебе хорошо со мной? А? Как все прошло? Скажи мне, Кэйди, девочка моя!
Кэйди спрятала голову у него на плече, опасаясь, что он увидит слишком много, если заглянет в ее горящие любовью глаза, и ограничилась своей обычной шуткой:
— Это лучше, чем консервировать лососину.
По дороге домой они проехали мимо принадлежавшего Кэйди рудника. Солнце уже склонялось к западу, бледно-оранжевые лучи просвечивали сквозь невысокие, увитые мхом кроны виргинских дубов, тянувшихся вдоль дороги. В смягчившемся после дневной жары воздухе, уже ощущалось наступление сумерек. В предвечернем небе неторопливыми величественными кругами парили стервятники. Кэйди наслаждалась умиротворением в душе и в природе, но Джесс прервал его вопросом:
— Зачем Уайли твой прииск, если он все равно истощился?
Ей пришлось выйти из состояния мечтательной задумчивости, чтобы попытаться еще раз объяснить ему:
— Я же тебе говорила: просто уж такой он человек. Он похож на испорченного мальчика. Хочет все игрушки забрать себе и будет отравлять жизнь окружающим, пока не поставит на своем.
— Но это же какая-то бессмыслица Ты уверена, что «Семь долларов» ничего не стоит?
— Конечно, уверена! Рудник давным-давно истощился. Смотри, вон поворот на прииск Уайли. Он в полумиле отсюда, прямо в береговой скале. Называется «Радуга» и, конечно же, процветает, —с горечью пояснила Кэйди.
Потом она вспомнила, что Джесс уладил дело с Уайли. Должно быть, пригрозил ему, решила она. Какое облегчение! У нее в голове не укладывалось, что тот больше не опасен. Кэйди взяла Джесса под руку и прислонилась к нему. Ее благодарность смущала его, но он был ее героем. Героем всего города.
Уже на окраине Парадиза, проезжая мимо здания школы, на площадке перед которой дети играли в бейсбол, Кэйди обратила внимание на незнакомый неприятный запах.
— Что это? — спросила она.
Джесс наморщил нос и тихонько выругался. К тому времени, как они достигли центра города, в воздухе просто стояла нестерпимая вонь. Люди останавливались на улице, чтобы поглазеть на Кэйди и проводить ее взглядом. У нее возникло скверное предчувствие.
— Что-то случилось!
Он не ответил. Вид у него был мрачный.
— Погоди, мы же проехали мимо конюшни! — напомнила ему Кэйди. — Надо вернуть двуколку…
Она не договорила: Ей уже стало ясно, они направляются прямо в «Приют бродяги». Какое-то несчастье случилось в ее салуне.
11.
Могло быть и хуже. Дом не спалили дотла. Они ее выкурили. На время. Но все равно, дела обстояли скверно.
Креветка Мэлоун первым определил, что представляет собой тлеющая, дымящаяся, зловонная груда бесформенной черной дряни на стойке бара — на прекрасной, отделанной красным деревом стойке, которой Леви так гордился, за которой так трогательно ухаживал. Джесс как-то раз видел его поздней ночью: Леви, забыв о сне, выводил наждачной бумагой прожженные следы сигар, начищал до блеска бронзовые накладки, любовно втирал пчелиный воск в полированную поверхность, чтобы сияла, как зеркало.
— Это шины! — уверенно воскликнул Креветка. — Такие маленькие, дутые — их надевают на вагонетки с рудой.
— Вагонетки с рудой?
— Ну такие тележки — их толкают по рудникам. Руду перевозят. Тут у вас, я бы сказал, штук пятьдесят таких шин. Стоит их поджечь — вонь стоит до самого неба.
Явившаяся по тревоге пожарная команда (Стоуни Дерн) попыталась выбросить шины лопатой через вращающиеся двери, но запах оказался слишком силен. Стоуни мог продержаться в салуне, только пока задерживал дыхание. Шериф собрал добровольцев, чтобы подцеплять шины вилами и выбрасывать их вон, но первый же из вошедших (Нестор Эйкс) потерял сознание на месте, а второй (Оскар Шмидт) выбежал вон, крича, что у него сердечный приступ.
Все эти шумные события произошли еще до того, как подкатили Джесс и Кэйди. Когда они остановили двуколку возле «Бродяги», никто не пытался что-либо предпринять: все стояли вокруг и смотрели, как из окон вырываются клубы черного дыма.
От Кэйди в сложившихся обстоятельствах не было никакого проку, поэтому командование принял на себя Джесс. Выяснилось, что Креветка знаком с подрывником, который взрывал скальную породу на прииске «Радуга» и имел защитные очки. Обмотав нос и рот мокрым полотенцем, нацепив смешные пучеглазые очки, Джесс трижды вбегал в салун, но все, что ему удалось, — это сбросить половину шин со стойки бара на пол. Примерно в это время со свидания с Лией Чанг вернулся Леви. Он настоял, что теперь его очередь, но смрад быстро выкурил его из салуна.
Нашлись и другие добровольцы. Шериф Ливер, Стоуни Дерн и Уилл Шортер-младший по очереди надевали защитные очки, обматывались полотенцами и вбегали один за другим в задымленное помещение. Используя лопаты, грабли и садовую тачку, работая впятером короткими сменами, они наконец вытащили все до единого куски дымящейся вонючей резины на улицу. Тут встал вопрос, как ее погасить?
Оказалось, что лить на нее воду бесполезно: какая-то часть ее все равно продолжала куриться, и вскоре вспыхивало все остальное. В конце концов было решено просто засыпать резину землей. Когда все потухнет и остынет, пообещали мужчины, они уберут всю кучу, но пока она осталась лежать посреди улицы, погребенная под слоем земли в фут толщиной, любезно позаимствованной с горохового поля Артура Данна, а также кладбищенского щебня и навоза из платной конюшни.