Сердце помнит
Шрифт:
Бергер стремительно бросился к аппарату.
Павел Кудрин сидел в дальнем углу комнаты, безмолвно наблюдая за происходящим. Лицо его было суровым, сосредоточенным, руками он крепко сжал подлокотники кресла.
Через несколько минут после того, как Бергер переговорил с генералом Каллагэном, зазвонил телефон.
Генерал Рябов взял трубку, послушал и коротко ответил:
– Проводите их сюда.
Открылась дверь, и в комнату вошел грузный человек с рыхлым выхоленным лицом, в форменном костюме цвета желтой глины. Бритые щеки его отливали синеватым глянцем, на
Американцы, переступив порог, галантно раскланялись, Каллагэн чинно направился в глубину комнаты, к столу генерала Рябова, американские офицеры столь же чинно двинулись за своим шефом. Последним шел офицер, при виде которого у младшего лейтенанта Кудрина точно дыхание перехватило. Он тотчас же узнал это маленькое, круглое лицо с обвисшими щеками, черными треугольничками бровей, широконоздрым прямым носом. Сомнений не было: в кабинет генерала Рябова вошел майор Мэлби - тот самый американец, который убил своего офицера-летчика, толкал Шестова и Кудрина на предательство, когда попали они в фашистский плен.
Как только Каллагэн поравнялся с Куртом Бергером, тот вскочил и угодливо склонил голову:
– Какое-то недоразумение, господин генерал.
– Не волнуйтесь, Вильям, - по-английски оборвал его Каллагэн.
– Мы с русскими коллегами всегда найдем общий язык.
Андрей Петрович, поднявшийся было из-за стола навстречу американскому генералу, вдруг снова сел. Кудрин, пораженный неожиданной встречей, не заметил, как нахмурились седые брови Рябова, еще плотнее сомкнулись его губы, резче обозначились скулы. Генерал Рябов в упор глядел на Каллагэна. Он видел длинный, тонкий, чуть горбатый нос американца, несколько выдававшуюся вперед нижнюю губу, сообщавшую лицу Каллагэна нечто лошадиное. Но прежде всего ему бросился в глаза сине-багровый шрам, напоминавший след куриной лапы. "Куриная лапа" хищно зажала в когтях левую щеку Каллагэна, сморщила ее, обезобразила.
– С кем имею честь?
– обратился Каллагэн через переводчика к генералу Рябову. В сдержанном тоне американца чувствовалась обида на холодный прием.
Андрей Петрович, глядя прямо в лицо американскому генералу, глухо сказал:
– Я уже имел "счастье" с вами познакомиться.
– О, да?
– осклабился Каллагэн.
– Напомните, пожалуйста, и извините: у меня, как говорят, короткая память.
– Напомню. У нас, русских, память хорошая, - твердо, без улыбки ответил Рябов.
Он явственно увидел сейчас далекие дни своей молодости и во всех деталях воскресил в памяти страшную трагедию, разыгравшуюся двадцать семь лет назад на Севере, близ затерянного в придвинских лесах села.
7. ВОСПОМИНАНИЯ ГЕНЕРАЛА РЯБОВА
Над Синими Озерками ярко светило утреннее солнце. Из-за купола рубленой, почерневшей от времени и поросшей мохом деревенской церквушки, приютившейся на высоком берегу Емцы, выплескивался разноголосый колокольный перезвон и торжественно плыл над крышами домов, над речкой и терялся где-то за околицей, в чащобе казенного леса. По широкой, заросшей подорожником и спорышем улице, вдоль жердевых изгородей парами и в одиночку шли в церковь празднично одетые люди.
Не радовался празднику, может быть, только один Андрюша Рябов. Не любил он ходить в церковь, где нужно терпеть насмешливые взгляды хлопцев сынков деревенских богачей, наряженных в добротные юфтевые сапоги, суконные брюки с напуском и в сатиновые рубахи под цветной пояс из крученого шелка. И хотя не один Андрей среди молодежи был бедно одет, не один он носил лапти, домотканые штаны, крашенные соком бузиновых ягод, и белую домотканую рубаху, перехваченную узеньким ремешком из сыромятной кожи, но именно его замечали расфранченные парни и кололи при случае обидной насмешкой.
Знал Андрей причину неприязни к себе богатеев. Не могли они смириться с тем, что на него, "лапотника", засматриваются деревенские девчата, ловят взгляды его быстрых глаз.
Девятнадцатилетний Андрюша Рябов был статен и красив собой. Его большие карие глаза под густыми черными бровями всегда светились задумчивостью, а чистое круглое лицо с небольшим прямым носом и тонко очерченными, словно у девушки, валиками губ, над которыми чернел пушок, дышало молодостью, силой, лесной свежестью.
Не тянуло Андрея в церковь: безнаказанны оставались там презрительные улыбки и едкий шепоток чубатых хлопцев в сатиновых рубахах. Церковь не улица, в ней драку не затеешь, кулакам воли не дашь. И Андрей, вместо того чтобы идти на заутреню, тайком от своего опекуна дядьки Власа пробирался огородами к лесу. За сыромятным ремнем, подпоясывавшим его домотканую рубаху, торчал небольшой плотницкий топорик. Андрея тянуло побродить в лесной глухомани, и заодно намеревался он втихомолку срубить в казенном лесу длинную жердину для колодца. Об этой жерди не раз говаривал ворчливый дядька Влас.
...Лес встретил Андрея прохладой и птичьим гомоном. Еще не опала роса, и кусты подлеска на опушке серебрились тысячами искр.
Андрей остановился, оглянулся на деревню, на приумолкшую церковь, потом понаблюдал, как на молоденькой березке вертлявая малиновка клювом ловко сняла с веточки висящую каплю росы, улыбнулся и решительно шагнул в тень леса. Тропинка юлила сквозь березовый молодняк, потом через нечищеный сосновый лес вывела на просеку. Андрей шел по просеке, углубившись в свои мысли, ничего вокруг не замечая.
Вдруг его слуха коснулась песня - тихая, как далекое эхо, плавная, точно полет паутины в безветренную погоду. Песня доносилась откуда-то со стороны старой, запущенной вырубки, куда вела просека.
Андрей невольно ускорил шаги, напряг слух и устремил вперед свой восхищенный взгляд. Никогда он еще не слышал такой славной песни, такого свободного, свежего голоса, заставлявшего сладко трепетать каждую струнку в груди... По голосу нетрудно было догадаться, что пела девушка.
"Кто она?" - недоумевал Андрей. Он знал, что в этот ранний час воскресного дня все деревенские девчата в церкви.