Сердце Проклятого

Валетов Ян Михайлович

Снова легкая, как ночная тень, улыбка пробежала по лицу начальника тайной полиции. Вражда между фарисеями и саддукеями принимала самые причудливые формы, но до сих пор обходилась без насилия — все-таки, прежде всего это была война мировоззрений и лишь потом война людей. Но с каждым годом трещина между двумя партиями становилась все глубже и глубже, усугубляясь вмешательством канаим — фанатичных зелотов, жесткой позицией наместника и кинжалами не знающих сомнений сикариев. Рано или поздно, в этом Афраний был уверен, трагедии не миновать. Примеры истории доказывали, что неумение лидеров договариваться раскалывало страну так же легко, как вода и ночной холод раскалывают каменные глыбы в пустыне, и приводило к кровопролитным гражданским

войнам. Если же партии не умели договориться и перед лицом вражеского вторжения, то речь шла не о войне, а о тотальном уничтожении. Врагу, в общем-то, плевать на то, кто и к какой партии принадлежит, чьи интересы защищает и из-за какой именно закавыки в Священных Книгах разгорелся спор. Тех, кто не умеет отбросить мелочи и сосредоточиться на главном, неминуемо ждет поражение. То, что иудеи рано или поздно проиграют, Бурра не волновало, более того, наверное, он был бы рад их полному и окончательному проигрышу — слишком уж хлопотную должность занимал. Но, зная удивительную способность этого народа выживать, несмотря на внешние обстоятельства, Афраний часто задумывался над тем, какую форму примет чудесное спасение на этот раз.

— Когда слухи о проповедях, которые читал га-Ноцри, стали беспокоить нас — слишком уж много народа их слушало — в Капернаум отправился Никодим. У него там родственники и все выглядело достаточно естественно. Мы не хотели беспокоить народ, поэтому Никодим приехал сам, без сопровождения, послушал проповеди и даже поговорил с Иешуа…

Афраний, на самом деле давно знакомый с подробностями сей беседы, внимательно слушал собеседника. «Умение услышать сказанное — половина победы» — эту мудрость начальник тайной полиции постиг на собственном опыте, можно даже сказать, на собственной шкуре.

— Именно Никодим, по возвращении из Капернаума, убедил Малый Синедрион в безобидности Иешуа…

— Могу ли я спросить, Иосиф? Когда ты говоришь, что Га-Ноцри безобиден, что именно ты имеешь в виду? Что его проповеди плохи? Так — нет! Я слышал, что люди ходят за ним, как стадо за вожаком. Для кого он не представляет опасности? Для вас? Или для Рима? Видишь ли, очень часто эти два понятия не совпадают…

Га-Рамоти задумчиво почесал висок и, взмахнув рукой, отогнал кружившего возле лица ночного мотылька.

— Сложный вопрос, друг мой, — произнес он, растягивая слова. — Очень сложный. Любой проповедник имеет власть над людьми. Нет разницы, какого народа эти люди — самаряне, римляне, идумейцы или греки. Люди любят, когда с ними говорят, люди любят, когда им обещают. Все люди, Афраний. Вот скажи мне, любят ли самаряне иудеев?

— Самаряне никого не любят, — сказал Афраний и снова хлебнул вина. — Справедливости ради замечу — и самарян не любит никто.

— Так повелось, — подтвердил Иосиф, не сводя с собеседника умных темных глаз. — Но самаряне слушают проповеди Иешуа и готовы идти за ним. А любят ли греки иудеев?

— Как собаки — кошек! — рассмеялся Бурр.

— Га-Ноцри обращается к грекам, и греки слушают его. Никодим видел на его проповедях римских солдат…

— И даже те слушали… — усмехаясь, продолжил начальник тайной полиции за собеседника.

— Да, — подтвердил тот серьёзно. — Слушали. Он не только несет иудеям иудейский Закон, как делали все до него. Ему все равно — гой [19] перед ним или праведник, никогда в жизни не нарушивший ни одного запрета! Он говорит о вещах, которые раньше волновали только философов и, что удивительно, простой народ его понимает. Что есть наша Книга, Афраний? С твоей точки зрения?

19

Гой (ивр.) — не иудей, иноверец.

«С точки зрения чужака», подумал Бурр про себя.

Он пожал плечами.

— Я далек от религии, Иосиф, мне тяжело судить о Торе…

— Но ты читал

ее, — заметил га-Рамоти спокойно. — Возможно, что ты и не понял многого, но Книга оказала на тебя влияние, Афраний, хотя ты будешь это отрицать. В чем суть нашего учения, если не пытаться объяснить букву? Не делай другим то, что не хотел бы, чтобы сделали тебе! Вот и все, что сказано в Книге…

— Я благодарен тебе за разъяснение, Иосиф, но какое это имеет отношение ко мне? Разве я не делал другим зло? Это моя работа — делать зло тем, кто хочет зла Риму! Я для того поставлен сюда властью императора, и горе тому, кто думает иначе! Спроси у мертвых, Иосиф! Спроси у тех, кого убили по моему приказу — жестокий ли я человек? И они ответят тебе, если смогут! Мои боги не осудят меня за то, что я помогаю моей стране быть великой. А твоему Богу до меня нет дела — ведь я не верю в него!

— Ты жестокий человек, Бурр, многие считают тебя таковым, — пояснил га-Рамоти все тем же серьёзным тоном. — Многие считают, что ты более жесток, чем прокуратор, и именно твоя железная рука правит Ершалаимом. Это потому, что Пилата видят здесь только по большим праздникам, а с тобой сталкиваются каждый день. Но я знаю — это не так. Твою жестокость я все же готов понять — ты режешь, как врач, удаляющий больные ткани. Ты убиваешь, когда это необходимо, но не наслаждаешься этим. Исполняя долг, ты просто делаешь, что должно, но не ненавидишь. Пилат — ненавидит. Ты не иудей, Афраний, ты такой же гой, но понимаешь, что такое НЕОБХОДИМОЕ зло. Возможно, что я не прав, но мне кажется — жизнь здесь сделала тебя таким.

— У необходимого зла широкие рамки и много лиц, — сказал Афраний. — Мне льстит, что ты думаешь обо мне так, га-Рамоти, но вдруг ты ошибаешься?

— А вдруг ты ошибаешься, Афраний? — спросил Иосиф мягко. — Ведь Богу нет дела до того, веришь ты в него или нет. Он правит миром. Он делает нас такими, какие мы есть. Всех. И тех, кто верит. И тех, кто не верит. И тебя в том числе. Знаешь, почему га-Ноцри, иудея из школы фарисеев, слушают и греки, и римляне, и самаряне с иудумейцами? Почему его проповеди собирают столько слушателей? Потому, что он говорит с людьми не на языке священников-кохэнов, а на их собственном языке. Он рассказывает им притчи о борьбе добра и зла, о том, что в мире слишком часто тьма стала побеждать свет, что Эдем и огненная Геена не вне, а внутри самого человека. В нем нет огня, который горел в Окунающем, но в нем есть свет. Огонь привлекает людей быстрее — он ярок, неукротим и страшен для врагов, но в нем сгорают и враги, и друзья, и сильные, и слабые. Насытившись, огонь гаснет, а свет… Свет — он может гореть долго, многие годы…

Афраний посмотрел на горящие по стенам лампы, на кружащих у пламени мотыльков и мошек, то и дело вспыхивающих искорками в тот момент, как нежный, колеблющийся от сквознячка свет поджигал им крылья и они падали вниз, на стол… А из темноты, из прохладной ершалаимской ночи все летели и летели новые ночные твари, обманутые ласковым теплом и обреченные умереть, едва заметно вспыхнув.

— Значит, в человеке, который пытался силой захватить Храм, есть свет? — спросил Бурр негромко. — И это говорит мне член Синедриона, один из учителей Израиля?

— Ты пришел ко мне услышать правду, не так ли, Афраний? И еще — решить, как именно ты будешь действовать? Определить меру НЕОБХОДИМОГО зла?

Их взгляды встретились.

— Пусть так, — сказал Бурр, не отводя глаз. — Откровенность за откровенность. Я действительно пришел к тебе, чтобы понять, как и что делать дальше, и от нашей с тобой беседы зависит многое. Нами арестованы Дисмас, Гестас и Вар-раван. Они иудеи, все состоят в организации сикариев, вина их доказана, и они будут казнены на праздник. Есть еще один человек, которого кое-кто из твоих соплеменников хотел бы увидеть на кресте, но — вот незадача! — казнить в этом городе можно только по приказу прокуратора! А мы, на настоящий момент, не видим в этом человеке опасности для власти Рима.