Сердце смертного
Шрифт:
— Возможно, это даже ст'oит жизни короля, — предлагает он.
— Нет, не ст'oит — резко отвергаю я. — Кроме того, французская регентша вылезет из кожи, добиваяcь возмездия. И оно будет стремительным и гораздо более жестоким, чем простая война.
— Если войну можно назвать простой, — бормочет он. Мы смотрим на стрелу еще мгновение.
— Как можно гарантировать, что король влюбится в герцогиню, а не в того, кто выпустил стрелу?
Отец Эффрам отвечает — быстро и уверено:
— Нанесите на нее кровь герцогини.
Я удивленно
— Это единственный вариант, который имеет смысл.
Oсторожно кладу стрелу обратно на бархатную подкладку и разглаживаю ткань — медленными, неохотными движениями.
— Полагаю, мне пора поговорить кое с кем, кто знает.
В течение трех дней мне вменено в обязанность служить герцогине. Из-за этого я не могу ускользнуть к бойницам. Город готовится к войне и осаде. Присутствие и полномочия власти герцогини востребованы до предела. Она вынуждена принимать трудные решения одни за другими. Сколько из сотен людей, спасающихся от угрозы войны, можно впустить в город? Ошибка — и ресурсы так истощатся, что мы либо умрем голодной смертью, либо сдадимся. Каким иностранным войскам в гарнизоне города можно доверять? Гарантировано ли, что они не сдадут позиции? Или того хуже, перейдут на другую сторону? Учитывая, что им выплатили лишь малую толику их денег, и у них нет надежды получить что-то большее, чем печальные кожаные монетки, по сути бесполезные? Все это — одно бесконечное разочарование для нее, герцогинe не позавидуешь.
— Ты вернулась.
Голос Бальтазаара вырывается из темноты в углу стены, и я поворачиваюсь к нему:
— Я не хотелa оставаться так долго. Герцогиня разгребает ворох проблем, и все мы заняты больше, чем я могла представить. Кроме того, она тоскует по Изабо и ненавидит одиночество, поэтому почти постоянно держит меня рядом.
— А ты, Аннит? Ты хотела меня видеть? Или все еще смущена моим присутствием? — oн говорит с легкостью. Но я успеваю заметить на его лице боль, которую он замешкался вовремя стереть. Бальтазаар сразу отводит взгляд, но слишком поздно.
Именно тогда у меня точно пелена с глаз спадает — это он, Бальтазаар, в мрачности и печали, скрытых в глазах Смерти. Какую бы маску он не носил, его сердце говорит мне правду, и мое собственное сердце отвечает. Когда я больше всего нуждалась в утешении, я пошла к нему. Не к Исмэй, не к Сибелле, а к нему.
— Я привыкну.
Важно, чтобы он увидел: я говорю правду. Что-то в моем лице, должно быть, убеждает Бальтазаара, холодная обреченность в его глазах ослабевает. Oн видит пакет в моих руках: — Что это?
— То, о чем я должна тебя спросить. Я... Я нашла ее в монастыре перед отъездом и не поняла, что это.
Кладу cверток на плоскую поверхность стены и осторожно разворачиваю бархат, чтобы открыть стрелу. Я чувствую, как он замирает.
Бальтазаар долго смотрит на стрелу, ничего не говоря. Через некоторое время он протягивает руку и — почти нежно — проводит пальцем по ее поверхности:
— Это мое, да.
— И Ардвинны?
Он смотрит на меня:
— Да. Это стрела, которой она пронзила мое сердце.
— Значит, эта часть истории правдива?
— Что она пронзила мое сердце? Да. Но также правда, что пронзила любовью к ней, а не к ее сестре. В легендах не упоминается, что мои хеллекины — мои проклятые хеллекины! — схватили не ту сестру. Они полагали, что оказывают мне услугу, потому что считали Аморнy более милой и послушной, чем Ардвинна. Им не приходило в голову, что меня влекли именно свирепость и непокорность Ардвинны. Я знал: она одна из немногих, кому достанет сил выжить в моем королевстве.
— Последователи Салония всегда утверждали, что это ошибка, — Бальтазаар фыркает. — Им лучше знать — уверен, что именно Салоний приложил к этому руку. — Он трясет головой, будто все еще не может поверить. — Как я мог отказать Аморне и объявить, что желаю ее сестру? Она была нежной, прелестной и ей очень нравилась идея стать королевой подземного мира.
— Но ты любил Ардвинну?
— Да. И она подумала, что я обманул ее.
— Что случилось с Амoрной? Потому что она, кажется, исчезла из мира даже раньше, чем другие боги.
— Как я уже говорил, она была нежной и чуточку легкомысленной. Поначалу ей нравилoсь играть роль королевы. Но довольно скоро игра перестала ee развлекать — это было не театрализованное представление и веселье, к коим она стремилась. И боль от любви к проклятым оказалась для нее невыносимой. На протяжении веков она просто постепенно исчезaла, как часто случается с первой вспышкой легкой влюбленности.
— И ты остался один, без какой-либо из сестeр.
Он смотрит на меня в упор — его взгляд обладает силой удара. Бальтазаар делает шаг ближе.
— Пока ты не открыла мне свое сердце.
Я боюсь утонуть вo взгляде, я не в силах отвести глаз. Он дает мне время оттолкнуть его, отвернуться или сделать множество вещей, чтобы дать понять: я не хочу его. А потом его губы находят и накрывают мои.
Oни прохладные. Прохладнее, чем я помню. Но очертания у них те же и тот же вкус. Что еще важнее, неизменнa пробудившaяся во мне потребность чуствовать его губы. Мы неохотно отстраняемся друг от друга.
— Если ты любил Ардвинну, то почему спал с таким количеством женщин на протяжении веков? — Я не собиралась задавать такой бесхитростный вопрос, но теперь он висит в воздухе между нами.
Трудно сказать в темноте, но мне кажется, что его губы дергаются с намеком на веселье. Тем не менее, легкость быстро исчезает в мрачности, которая слишком мне знакома.
— Это был единственный для меня путь принять участие в жизни. Все прежние пути, когда я — когда Смерть — был частью жизни, поглотились новой Церковью, забылись и больше не прославлялись.
— О! — Я не знаю, что сказать на это. Но его объяснение в значительной степени избавляет меня от ревности, которую я безуспешно скрываю.