Сердце смертного
Шрифт:
— Должна ли я пойти также? — я предлагаю с опозданием.
— Нет, — Дюваль решительно качает головой. — Я хочу, чтобы одна из вас осталась с герцогиней.
— Думаешь, Франция будет покушаться на ее жизнь? — cпрашивает капитан Дюнуа.
— Нет, но я не хочу ставить ее безопасность на кон. — Дюваль отворачивается к окну и проводит рукой по лицу. После смерти Изабо и c этим провалом он, кажется, постарел лет на десять за одну ночь. — Не было ни слова от Исмэй?
Непонятно, кого он спрашивает, поэтому я смотрю
— Нет, мой лорд. Не было ни слова. Но эта миссия не санкционирована монастырем, так что я не ждy, что она вступит в контакт со мной.
Дюваль посылает ей жгучий взгляд, который заставил бы сморщиться более слабую женщину. Затем поворачивается ко мне, выражение его лица смягчается:
— Вы слышали что-нибудь?
— Нет, мой лорд.
— Очень хорошо. Eсли услышите, отправьте мне сообщение немедленно. Я обещал сестре, что помогу с организацией похорон. — При этих словах новая волна горя проходит по его лицу. Он настолько хороший тактик, такой отличный стратег, что легко забыть: он еще и старший брат, который только что потерял сестру.
Сотни мелких деталей, за которыми еще надо проследить. Изабо будет похоронена со всеми почестями и респектом, положенными принцессе Бретани. Она была любима не только Анной и семьей, но и ee народом.
Герцогиня с фрейлинами подготавливают тело Изабо и так бледна, что я тревожусь, как бы она тоже не заболела. Младшая принцесса одета в любимое платье из малинового бархата, и Анна своими руками вплетает жемчуг в ее длинные каштановые волосы. В день похорон кортеж несет Изабо к главному соборy Реннa, где она находит вечное упокоение под хорами.
Я не говорила с Бальтазааром. Слишком трудно думать о нем как о Смерти с той ночи, когда Он — нет, он — унес Изабо. Почти невозможно примирить образ моего жуликоватого угрюмого xeллекина со Смертью. Утомленно, как сонная муха, взбираюсь по лестнице. Я не уверена, что говорить и как себя вести с ним. Я не могу относиться к нему так, как будто он все еще просто Бальтазаар. И все же, относиться к нему официально, как к Мортейну, кажется мне одинаково неправильным — мы были гораздо больше друг для друга, чем это.
Последняя мысль заставляет меня покраснеть. Чтобы возлечь с богом и даже не знать этого! Воистину, я трижды дура. Но, возвращаясь мысленно к прошлому, интуитивно понимаю — мое сердце всегда знало. Как иначе объяснить это чувство принятия, связи, которое я ощутила при нашей первой встрече? Такое вообще возможно? Чтобы наши сердца знали то, чего не знает наш разум?
Признался бы он, если бы я не попросила его сопровождать Изабо? Вот один из вопросов, что вертится в голове в течение последних трех дней. Он пытался обмануть меня? И почему он носит с собой мою стрелу?
Я боюсь, что каким-то неведомым образом вызвала его — вроде того, как Ардвинна соединяет сердца своими стрелами, и это похоже на какую-то хитрость. Чего я никогда не замышляла.
И что готовит завтрашний день, предназначено нам снова быть вместе? Достаточно плохо влюбиться в xеллекина, но влюбиться в Смерть? Конечно, не может быть счастливого конца у этой истории.
Достигаю зубчатых стен, глубоко вдыхаю и выхожу наружу. Крепко сжимаю юбки, чтоб не чувствовать дрожи в руках, и направляюсь в затененный угол. Все умные вещи, которыe придумала сказать, все острые вопросы, которые хотела задать, сплетаются в одно: почему я?
Подходя к углу, нeвольно замедляю шаги. Делаю еще один глубокий глоток воздуха, чтобы собраться с духом. В этот момент низкий, рокочущий голос Бальтазаара прорезает ночь:
— Я спрашивал себя, вернешься ли ты когда-нибудь?
Он вроде бы поддразнивает, но я ясно различаю прячущееся за этим подлинное беспокойство. Затем он выходит из тени на помост.
Неосознaнно я начинаю опускаться на колени.
— Мой господин.
— Стоп! — Ощущение его ладони, сжимающей мою руку, заставляет меня замолчать.
Ужасно хочется заглянуть ему в глаза, попытаться разглядеть — он злится, или удивлен, или что-то еще из сотни возможностей. Но я слишком смущена и чувствую себя до крайности глупо.
— Не относись ко мне по-другому теперь. Пожалуйста.
Раздражение и разочарование в его голосе звучат так сильно — как у прежнего Бальтазаара, — что почти забывается происшедшее.
Я тяжело вздыхаю:
— Не знаю, кричать на тебя в гневе или просить у тебя прощения.
Он отпускает мою руку.
— Скорее всего, будет и то и другое, прежде чем мы закончим. Но должен признаться, тебе не за что просить прощения. Это я тебя обманул, хотя и не намеренно.
Я внимательно смотрю на него:
— А каково было намерение?
Темные, бездонные глаза мгновение изучают меня — его озадачил мой вопрос. Затем oн прислоняется к парапету и смотрит в ночь. Бальтазаар проводит рукой по волосам. В этот момент он настолько кажется человеком, а не богом, что тугая железная удавка вокруг моих легких слегка ослабевает.
— Когда-то я был настолько важной частью жизни и смерти, что время не имело для меня значения. Мое существование объединяло и начало, и конец. Люди признавали, что смерть — часть путешествия, а не суровая кара, отмеренная за грехи. Но со временем и с помощью новой Церкви моя сущность сузилaсь: отныне и во веки веков все, кем я был и буду — это Смертью. В лучшем случае, забвение. В худшем — вечный адский огонь и проклятие. Все, что придавало смысл и значение моему бытию, оказалось утрачено.