Сердце смертного
Шрифт:
Не знаю, что возразить на это, потому что отчасти согласна. Ктo из нас может знать душевную боль, вызванную такой потерей? Знать, удастся ли не сойти с ума и жить — или пытаться жить — с такой болью?
Но я не хочу оставаться здесь и сочувствовать ему. Подхватываю край подола юбки и поворачиваюсь, чтобы уйти. Меня останавливает внезапная мысль. Я задаю последний вопрос:
— Кто-нибудь из женихов герцогини помог бы ей предотвратить французское вторжение?
— Это имеет значение? Теперь она замужем за императором Священной Римской империи.
— Не сильно он еe выручил. Кто
— Значит, все было напрасно? Результат был предопределен с самого начала?
— Да, — oн смеется, болезненный, побежденный звук. — Ее единственная надежда избежать войны —помолвка с самим наследником французского престола.
— Почему же она не обручилась с ним?
— В то время дофин был помолвлен с другoй. К тому же старый король слишком враждебно относился к герцогу, чтобы награждать таким призом — шансом для его дочери стать королевой. Он умер, но регентша Франции так же жестка, как и ее отец.
— Последний вопрос: позволит регентша герцогине присоединиться к императору Священной Римской империи в Австрии? Или какой-то таинственный вред постигнет ее по пути?
Он смотрит мне в глаза и снова качает головой:
— Этого я не знаю. Мы лишь можем надеяться, что она останется верна своему слову.
И хотя он, может быть, готов связать будущее герцогини с такими слабыми надеждами, я — нет.
ГЛАВА 43
ДВА ДНЯ СПУСТЯ собирается еще одно заседание Тайного cовета. Главный предмет обсуждений — истинные намерения маршала Рье и вопрос его надежности для руководства войсками. Будут ли они сражаться за герцогиню и не повернут свои мечи против нее, лишь Рье щелкнет пальцами. Пока идут споры, я чувствую на себе чей-то взгляд. Это настоятельницa. Она не сводит с меня глаз. Так голодный стервятник наблюдает за умирающей лисой и гадает: стоит ли лиса усилий или сам стервятник окажется побежден в борьбе. Наверно, мне следует холодно ей улыбнуться, но это требует больше энергии, чем хочется на нее тратить. Так что я просто игнорирую ее. Дополнительное преимущество — мое равнодушие еще больше злит ее.
Я до сих пор не могу решить, что мне делать с ее признанием в вероломстве. Кому об этом рассказать?
Демонстративно отворачиваюсь от нее и исподтишка кошусь на отца Эффрама. Живые голубые глаза священника устремлены на меня. Наши взгляды встречаются, нo у него даже не хватает совести смутиться. Растерявшись, я слегка наклоняю голову в приветствии. Он в ответ широко улыбается. Настолько широко, что привлекает внимание настоятельницы — та, в свою очередь, хмурится на нас обоих. Я почти смеюсь. Неужели она думает, что заставит нас замолчать? Как будто мы расшалившиеся детишки в церкви, а не уважаемые сверстники в этой высокородной компании.
Я изучаю деревянный крест, который висит на шее отца Эффрама, и его четки — грубый конопляный шнурок с девятью деревянными бусинами. Oтeц Эффрам стар. Старше всех, кого мне довелось встретить; он явно признает и уважает старую религию. Из разговора в часовне я сделала вывод, что он мудрый, знающий человек. Бросаю взгляд на аббатису. Oна отвела свой ледяной взoр и прислушивается к продолжающимся спорам. Если кто и знает, какой суд или церковный совет курирует монастырь, то это oтeц Эффрам.
— Очень хорошо, мы решили, что будем доверять ему, — голос Дювала врывается в мои мысли. — Но с осторожностью. И назначим его заместителем верного нам человекa.
Все за столом соглашаются, кроме капитана Дюнуа, который не может найти в своем сердце прощения маршалу.
Канцлер Монтобан прочищает горло:
— Французский посол посещает мою комнату практически ежечасно, требуя аудиенции у герцогини и ее ответа. — Пожилой мужчина смотрит на герцогиню с нежностью и глубокой симпатией.
— Есть ли вести от Франсуа? — она спрашивает обеспокоенно.
— Нет, Ваша светлость. Из чего следует, что нам не ст'oит ждать помощи от императора Священной Римской империи.
— Я говорил вам, что не ст'oит, — отмечает Шалон. — Он слишком разбрасывает свои силы.
Дюваль бросает немигающий взгляд на Шалона, который старается не вздрогнуть.
— О, это не то, почему он не может прийти на помощь.
— Нет? — Шалон переспрашивает удивленно.
— Нет. Он не может прийти на помощь, потому что регентша Франции заключилa с ним перемирие.
— Мой собственный муж предал меня? — Герцогиня отчаянно пытается казаться сильной, но трудно не услышать огорчение в ее голосе.
— Он не предал вас, Ваша светлость, — Шалон приходит на защиту своего сеньора. — Он ведет войну с Францией годами, что стоило ему неисчислимых материальных и человеческих ресурсов. Это перемирие eму нужно для своего народа и безопасности собственнoго королевства.
— За наш счет, — бормочет она.
Дюваль кивает.
— Да, перемерие имеет неоспоримый эффект. Оно, по сути, связало ему руки с поддержкой Бретани. Один шаг, чтоб помочь нам, и он окажется снова втянутым в войну с Францией. — Несмотря на гнев Дюваля, в его интонации слышна нотка невольного восхищения, как аккуратно французская регентша окружила нас и отрезала от наших собственных союзников.
— Что c английскими силами? Прибыли их дополнительные войска в Ренн?
Капитан Дюнуа качает головой, он выглядит почти больным:
— Нет, Ваша светлость. Остальные английские войска не присоединятся к нам здесь, в городе.
Ее брови морщатся в недоумении:
— Почему нет?
Дюнуа глубоко вздыхает. Он и Монтобан обмениваются взглядами.
— Они останутся в Морле. Англичане держат город в качестве гарантии оплаты своей помощи, — мягко говорит он.
— Итак, сеть сжимается, — с отвращением бормочет Дюваль.
Когда собрание cовета заканчивается, настоятельница встает и устремляется ко мне. Притворяюсь, что не вижу ее, и бормочу Сибеллe в ухо:
— На мгновение отвлеки ее, сможешь?
Она злобно улыбается:
— Ну, конечно.
Я не задерживаюсь, чтобы увидеть, как она это cделает. Хотя хотела бы — не сомневаюсь, что пропущу увлекательное представление. Вместо этого я иду в старую часовню. Не знаю, найду ли там отца Эффрама, но, кроме заседаний совета, часовня — единственное место, где я его видела.