Сердце в залоге
Шрифт:
– Так, солнце, прекращай. Давай, выпей таблетку, - он одной рукой забрал у матери лекарство, протянул Марине. – Успокоишься. Примешь душ сейчас. Ляжешь и поспишь. Тебе это нужнее, чем истерика.
Мать за его спиной возмущенно фыркнула:
– Миша! – в ее голосе слышалось осуждение. – Как ты можешь? Такое горе. Девочке надо выплакаться! Легче станет.
Он вот совершенно не заметил, чтобы Марине полегчало. Даже наоборот. И Марина все еще плакала. Уже не рыдала, а как-то подавленно, придушенно стонала, всхлипывала.
И,
– Гори оно все синим пламенем! – психанув, Миша резко выпрямился, отбросив таблетку в сторону. Раздраженно посмотрел на мать. – К лешему! Разбирайтесь тогда сами! Я ухожу!
Но он не успел даже развернуться.
Марина, до этого практически не реагирующая на происходящее, подхватилась с кровати едва ли не резче его самого и буквально вцепилась в руки Миши. Прижалась к нему всем телом. Дрожь, бьющая ее мышцы, кажется, стала сильнее.
От неожиданности он слишком крепко обхватил ее. Побоялся, что Марина оступится. Упадет.
– Не надо. Не уходи.
Она говорила тихо, почти шепотом, с трудом давя свой плач. Таким тоном, что ему только хуже стало.
– Я успокоюсь! Сейчас. И таблетку выпью. И лягу! Только не уходи, Миша!
Марина вцепилась руками в него, обняла крепко. Спрятала лицо у него на груди. И так старательно пыталась не плакать, что он чувствовал напряжение всего ее хрупкого тела своими руками.
От этого не становилось легче.
Мать смотрела на него с осуждением, обвиняя, очевидно, в том, что Миша заставил Марину так отреагировать.
– Не уходи.
Это больше походило на стон. И сама Марина будто застыла.
Миша и сам не ощущал себя победителем. Он обхватил ее голову, наматывая на пальцы грязные и спутанные волосы. Грудь будто придавило бетонной плитой. Но…
Он вдруг увидел возможность повлиять на ее истерику. Чему его всегда учили – это видеть слабое место и использовать его для получения наилучшего для себя результата. Да, в бизнесе. Но сейчас ему показалось, что и Марине станет только лучше, если он воспользуется ее явной готовностью выполнить все, лишь бы он остался.
Она сейчас сама не понимает и не может разобраться, что делать. А он точно может сказать, что вот это их «выплакаться» - ей не помогает. Видно же, что Марине в данный момент очень плохо. Он сделает все, чтобы стало легче.
– Выпей таблетку. И я останусь.
Не отпуская Марину, Михаил требовательно протянул одну руку в сторону матери, ясно дав понять, чтобы она подала новую таблетку. Мать, хоть и смотрела на него в этот момент с сильным осуждением, подчинилась без споров. Дала и стакан воды.
Продолжая крепко удерживать притихшую Марину одной рукой за плечи, он отдал ей таблетку и сам придержал стакан, пока она запивала.
– А теперь пошли в душ. Мам,
Миша отдал стакан матери, уже развернув Марину в сторону ванной. Она все еще цеплялась за него, похоже, изо всех своих сил. Он держал ее так же сильно. Отчего-то - наверное, из-за напряженной атмосферы в комнате, из-за усталости, которая владела всеми - он вновь ощутил те же леденящие тиски страха, как и несколько часов назад, когда искал Марину. Потому и не мог выпустить.
Мама хотела что-то сказать, кажется. Во взгляде, которым она на него смотрела, Михаилу это явственно чудилось. И она, точно, не одобряла выбранную им модель поведения. Но Марина притихла, даже смогла нормально дышать, а не судорожно глотала воздух в промежутках между пароксизмами рыданий, как это было при его появлении. Так что Михаил считал, что достигнутая цель оправдывает средства. Наверное, решила это принять и его мать. Кивнув, она вышла из комнаты, так ничего и не сказав.
Михаил же повел Марину в ванную. Сам включил ей воду в душе, настроив теплую.
– Постой под водой. Согрейся. Расслабься.
– Еще раз обняв ее крепко-крепко, прошептал Миша на ухо Марине, отведя от лица пряди, слипшиеся от ее крови. А выпустить их из пальцев не мог. Поцеловал бледную кожу.
В голове не было ни одной плотской мысли. Ничего из того, что совсем недавно будоражило мораль и совесть. Он просто хотел… нуждался в том, чтобы ощутить ее. Удостовериться, что она жива, невредима. Эта была не физическая, не сексуальная потребность. Что-то глубже, на уровне жизненной нужды самого его существования. Потому и сжимал Миша ее все сильнее.
Марина молчала, цепляясь за его пояс. Кивнула на его предложение.
Но стоило ему двинуться к двери, как она задохнулась:
– Не уходи!
Этот крик оказался судорожным. Напряженным. Полным страха, который теперь ему был очень знакомым, отозвавшимся в его нутре.
– Марина, я не ухожу.
Он вновь притиснул ее к себе целиком, со всей своей силой. До удушья обоих.
– Не ухожу. Я буду здесь. Сразу за дверью.
Миша снова шептал. Не хотелось, казалось неправильным говорить громче, ее крик до сих пор резал нервы отголосками эха в комнате. Даже напор воды, казалось, шуршал тихо-тихо, понимая это его желание. А Миша все шептал уверенно, с силой, чтобы убедить. Чтобы не осталось ни капли сомнений:
– Я никуда не денусь. Здесь. Рядом.
В этот момент в дверь ванной постучали.
С трудом заставив свои руки хоть как-то разжаться, Миша преодолел несколько шагов так, словно бы это было самой сложной за вечер задачей, и открыл матери. Она ничего не сказала, не спросила и никак не прокомментировала то, что они с Мариной находились здесь вдвоем. Просто устало протянула плотный махровый халат.
– Спасибо. Иди отдохни.
Миша видел, что и мать устала. Что и ей очень тяжело далась эта ночь.