Сердце Зверя. Том 3. Синий взгляд смерти. Закат
Шрифт:
– Это не его дорога, – вдруг глухо сказал пустой угол, – но он пройдет и не остынет. От нас – нет, только от вас или когда придет срок…
– Когда придет срок, – выбрал Валме. – Я не студень, чтоб меня кто-то остужал. Когда мы уходим?
– Сейчас. Капитан Гастаки, – окликнул пустоту Алва, – еще минуту. Ваше высочество, я понимаю, это невежливо, но вы ведь найдете дорогу?
– Я останусь до конца, – внезапно решила Матильда. – Я хочу видеть…
– Смотрите. – Ворон подошел к столу и тронул гитарный гриф. – Рассвет уже скоро, он обещает быть красивым, не пропустите… И проследите, чтобы гитару вернули Дьегаррону, я за нее беспокоюсь.
– Хорошо. – Теперь улыбалась Матильда.
– Не завтра, когда… Если удостоверитесь, что Леворукий меня все-таки получил, и постарайтесь, чтобы не было слез. Ни ее, ни тем более ваших…
– Рокэ!
– Вообще-то я намерен вернуться! Капитан Гастаки, позвольте вашу руку.
…Матильда увидела ее сразу, будто кто-то сдернул простынку со статуи, – огромную, крупней самой Матильды, бледную бабищу в мужском платье и сапогах без шпор. И все. Ничего страшного, только странно от того, что на четверых только три тени. Принцесса зевнула и поняла, что ей все равно, простился Алва с Этери или нет. Пусть сами решают, кто кому нужен и нужен ли, а ее дело сторона. И к Альберту она не поедет, хотя к Альберту вроде и не нужно… Женщина не стесняясь зевнула снова и посторонилась, пропуская уходящих.
Может, выходец и уводил Алву, но казалось, это Рокэ галантно провожает жуткую даму к двери. Бред усугублял двинувшийся следом Валме в парадном мундире, но с адуанским заплечным мешком. Три фигуры, две тени, одна дорога. Вышли. И никто не заорал, хотя в коридоре и на лестницах торчали адуаны, Матильда видела их, когда, исходя злостью, мчалась к Алве… Один вояка клевал носом у самых дверей и даже не обернулся. Тогда принцесса не задумалась почему.
Звук шагов затихал, стало холодно, как часто бывает перед рассветом. Матильда зачем-то потянула со стола гитару, задела струну, очнулась, вылетела в коридор, чтобы увидеть троих, сворачивающих к садовой лестнице. Они не торопились, и Матильда почти их догнала, едва не сбив с ног преспокойно играющих в кости адуанов. Эти не спали. И не видели.
Снова мелькнуло черно-белое. Мундир Валме… Все-таки они уходили быстро, потому что сердце алатки колотилось, а спина взмокла. Ну и зачем? Зачем гнаться за покойницей и двумя чужаками не из добрых и не из нужных? И все равно Матильда бежала, пока галерея не ткнулась в расписную стену. Кагеты любят рисовать сады и птиц. Кагеты делают это отвратительно…
Выходец уперся ручищей в похожее на бесхвостую рыбу дерево, и оно сморщилось и закачалось, отчего у Матильды закружилась голова. Пошатнувшись, женщина ударилась плечом о стену. Другую, и все равно по телу змеей проползла судорога, напоследок впившись в виски острыми игольчатыми клычками. Темень стала прозрачной, но рассветом это не было, как и сном. Голова раскалывалась, и Матильда не заметила, как откуда-то выскочило четверо или пятеро безликих людей. Они окружили кого-то в богатых одеждах, блеснула сталь, и тут мимо принцессы прошел кто-то в багряном. Увидел, что убивают. Встал в стороне, стал ждать.
Дерево-рыба покрылось трещинами, будто чешуей, и осыпалось, показалась штукатурка, мутно-серая, как туман. Матильда отвлеклась не больше чем на мгновенье, но убийцы успели швырнуть жертву на колени. Мелькнула удавка, созерцатель в багряном медленно повернул белую голову, умирающий дернулся и пошел той же чешуей, что и дерево. Теперь со стены осып'aлся уже он, вместе с душителями и седой, так и не обретшей лица фигурой. Фреска исчезала, оставались пятна, темные и светлые, они двигались, дрожали, расплывались, вызывая тошноту. Женщина зажмурилась и поняла, что смотрела не туда. Ее заворожило рыбье дерево, и она почти забыла… Ведь она шла, чтобы сказать… Что? Кому? Зазвенело. Рядом, возле самых ног. Алатка опустилась на корточки, не глядя чего-то коснулась, и оно ответило струнным всхлипом.
Матильда торопливо прижала струны к горячей древесине, успокаивая, будто лошадей. Вспомнила! И опоздала. Ворона и Валме уже не было, только на ставшей пустой стене таяла грубо намалеванная кляча, на которой сидели двое. Ни пестрых деревьев, ни убийств, только исчезающие бесформенные пятна и алая ройя. Живой кровавый мазок средь бесцветной мути… Разбитая в кровь рука!
– …вца заблудшая! Вот ведь неразумная!
«…вот ведь неразумная…» «вот ведь… фокэа!» «Слышите, фокэа? Они идут. Я уйду – они станут видеть; вы скажете – они запомнят. Только не ждите, не слушайте, не отвечайте, пока не скажете все…»
– Маршал Алва! – заорала Матильда. – Рокэ! Зверю цена жизнь, а смерть – цена зову… И еще… Нельзя расплескать колодцы!!! Слышишь?!!
Алое пятнышко не отвечало и не бледнело, а к нему подбирался седоголовый багряный столб. Чтобы заслонить, высушить, выпить…
– Колодцы, – просила алатка, – нельзя… Колодцы…
Багряное затянуло алое и стало серым. Никаким. Пустым. Все ушли, и всё ушло.
– Что такое, овца ты заблудшая? Какие колодцы?
– Это все из-за тебя! – Кулаки с ненавистью замолотили по здоровенной черной туше. – Если б ты меня не уволок… жениться… я бы помнила! Помнила и сказала… Вовремя!..
– Всему свое время! Время помнить и время забывать… Время спать и время бодрствовать. Испей.
– Хряк ты эдакий!
– Пей, чудо ты мое непотребное…
Матильда хлебнула. Это была тюрегвизе! Перец с порохом и память, вот только их сейчас и не хватало… Из глаз хлынули слезы. Сами и много. Сперва слезы, за ними – слова. Великолепную Матильду куда-то вели, волокли, тащили, а она говорила и говорила – ругалась, вспоминала, жаловалась, объясняла, богохульствовала… Отец, Ферек, Анэсти, Адриан, Эрнани с Идой, шад, Робер, Альдо, Удо, Лаци, Левий, даже Бочка с Мупой, даже кладбищенский лев – все они возвращались, чтобы уйти, кто в свою смерть, кто – в свою жизнь… Из ее – в свою! Злоба, обиды, потери осып'aлись, как рыбье дерево: были гадкие рисунки – стали пятна. Были пятна – стали цветы. Розы и колокольчики вновь взлетали к потолку и вновь ложились к ногам сине-красной, пахнущей летом надеждой. Сквозняк растрепал догорающие свечи, гитарной струной тенькнула, просыпаясь, птица… А потом ее высочество обнаружила, что лежит в собственной спальне, уткнувшись лицом в подушки, и на ней ничего нет, а вот в ней, наоборот, кто-то есть. И пропади оно пропадом, это одиночество!
– Тучные пажити вопиют о добром пахаре. – Бонифаций погладил щеку супруги, встал и распахнул окно. Матильда тоже вылезла из постели и не пожалела. Рассвет был красив, и она… они его не пропустили! Женщина всхлипнула и деловито поцеловала его преосвященство в породистый нос. Супруга духовного лица, твою кавалерию!
Глава 6
Талиг. Южная Марагона. Мельников луг. Талиг. Надоры
400 год К.С. 15-й день Летних Волн
1
Утро пришло гораздо раньше, чем хотелось, вернее, оно еще не пришло, а вставать уже пришлось. Б'oльшая часть армии спала – накануне сражения солдатам давали отдохнуть подольше, но господа генералы подобной поблажки не имели. Конечно, будь Жермон тонкой натурой, он бы в ночь перед битвой не сомкнул глаз и написал бы какой-нибудь рондель, но генерал уродился человеком грубым и толком продрал глаза лишь над миской с кашей. Рядом зевал столь же неутонченный Арно. Жермон в последний раз потянулся и спросил: