Сердцеед
Шрифт:
Он записал номер рейса и время на блокноте, и повесил трубку. Со дня аварии Мишель ни разу не покидала ранчо, ни по какой причине. Джон привез восстановленный Мерседес три дня назад, но с тех пор машина не покидала гараж. Аварии иногда становятся причиной страха перед автомобилями, но Джон чувствовал, что Мишель беспокоит что-то более серьезное. Мишель вернулась к цифрам в бухгалтерской книге. Его глаза скользили по ней, впитывая ее образ, сосредоточенное выражение лица, и то, как она покусывала нижнюю губу, вникая в счета. Она вникла в его дела настолько глубоко, что теперь нередко ему приходилось задавать вопросы Мишель, касаемо состояния его финансов. Он не был уверен, что ему нравилось, что часть бизнеса теперь не полностью под его контролем, но будь он проклят, если ему не нравились дополнительные часы для отдыха, которые появились у него в ночные часы. Последняя мысль напомнила ему о том, что несколько ближайших ночей он будет весьма одинок, и Рафферти нахмурился. Раньше он без проблем нашел бы себе женщину в Майами, но теперь никакие другие женщины не интересовали его. Он хотел Мишель и никого больше. Никакая другая женщина никогда не подходила ему так, как Мишель, и не доставляла такого удовольствия как она. Ему нравилось дразнить ее, пока Мишель не выходила из себя и бросалась на него, сколько радости доставляло ему наблюдать, как она становится колючей и задиристой. Еще большей радостью было заниматься с ней любовью, в своей постели, наблюдать, как исчезает ее высокомерие и капризность под силой его страсти. Благодаря матери ему придется лишить себя всего этого на несколько дней. И, черт побери, ему это совершенно не нравилось. Внезапно Джон понял, что ему не нравилось это не только из-за секса. Он не хотел покидать ее, потому что Мишель была расстроена чем-то. Он хотел обнять ее, чтобы она доверилась ему, рассказав, что ее гложет, но Мишель продолжала отмалчиваться. Джон чувствовал беспокойство. Мишель уверяла, что все это пустяки, но он знал лучше. Он только не знал, что это. Пару раз он поймал ее пристальный из окна с выражением, которое было почти … испуганным. Возможно, он ошибается, потому что у нее не было никакой причины бояться. И чего? Все началось с несчастного случая. Он пытался заверить ее, что он не сердится из-за разбитого Мерседеса, но вместо этого Мишель отстранилась от него, словно он ударил ее, и Джон не мог убрать эту дистанцию между ними. В течение одного момента она выглядела потрясенной, словно какой-то его поступок больно ранил ее, а затем Мишель ушла в себя. Это почти не проявлялось внешне, но Джон это почувствовал. Эта отстраненность не была физической: за исключением ночи несчастного случая, она была столь же нежной и страстной в его объятиях, как и всегда. Но он хотел всю Мишель целиком, ее душу и тело, и несчастный случай только сделал его желание более сильным, показав, как легко он может потерять ее.
Джон протянул руку и коснулся кончиками пальцев ее щеки, испытывая наслаждение даже от такого простого прикосновения. Взгляд Мишель встретился с его взглядом, вспыхнув зеленым светом. Молча, она закрыла бухгалтерскую книгу и встала. Она не оглянулась назад, когда покидала комнату, с величественной плавной грацией, которой он всегда восхищался, а иногда ненавидел, особенно в те времена когда Мишель была недоступна для него. Но теперь она принадлежала ему, поэтому, Джон последовал за ней, находу расстегивая рубашку. Его ноги, обутые в тяжелые рабочие ботинки громко стучали по ступенькам, когда он шел в спальню вслед за Мишель.
***
Иногда, когда дни были жаркими и медленными, а солнце почти ослепительно белым, Мишель казалось, что все происходящее было лишь ее ночным кошмаром. Не было никаких телефонных звонков. Опасность, которую она ощутила в день аварии, была лишь плодом ее воображения. Человек в лыжной маске не пытался убить ее. Несчастный случай не был попыткой убийства, замаскированной, под несчастный случай. Ничего подобного не было вообще. Это был только сон, в то время как действительностью была Иди, которая занималась уборкой дома, жужжа пылесосом, фырканье лошадей в конюшне, спокойное мычание скота на пастбище, и ежедневные телефонные звонки Джона, который все сильнее высказывал нетерпение попасть домой. Увы, это были лишь мечты. Джон не верил ей, хотя его близость отгоняла страх и давала Мишель пусть и слабое, но чувство защищенности. Она чувствовала себя в безопасности здесь, на ранчо, окруженная стеной его власти, окруженная его людьми. Без него, ночью, слабело ее чувство безопасности. Она очень плохо спала, поэтому в эти дни старалась максимально нагружать себя работой, почти такой же тяжелой, как в те дни, когда Мишель одиноко жила на своем ранчо и лишь тяжелый труд помогал ей хоть иногда забыться крепким сном.
Нев Лютер получил прежние инструкции насчет Мишель, и снова столкнулся с дилеммой, как выполнить их. Если Mишель хотела сделать что-то, как он мог остановить ее? Позвонить боссу в Майами и пожаловаться на нее? Нев не сомневался ни минуты, что босс начнет плеваться гвоздями, и разрежет его на кусочки, если увидит работающую на ранчо Мишель. Но она не спрашивала ни у кого разрешения, просто делала то, что считала нужным. И как он мог помешать ей? Кроме того, она, казалось, нуждалась в работе, чтобы отвлечься. Она была более тихой, чем обычно, вероятно скучая по боссу. Эта мысль заставила Нева улыбнуться. Он одобрял увлечение босса и одобрит еще больше, если эта связь перетечет в свадьбу.
После четырех дней интенсивной физической работы, Мишель поняла, что, наконец, полностью вымоталась, чтобы уснуть, не страшась ночных кошмаров. Но она не спешила ложиться спать. Если она ошибается, то больше времени потратит лежа в постели без сна или дрожа под впечатлением от приснившегося кошмара. Мишель вынудила себя сосредоточиться, и разобрать документы, бесконечный поток заказов и счетов, которые свидетельствовали о процветании ранчо. Это, возможно, могло подождать, но она хотела, чтобы все было готово к приезду Джона. Эта мысль вернула улыбку на ее напряженное лицо: завтра он будет дома. Его звонок днем, когда он сообщил что возвращается, помог Мишель, наконец, расслабиться. Еще одна ночь без него, а завтра он снова будет рядом, будет защищать ее от ночной темноты и таящихся в ней страхов. Мишель закончила работу в десять, затем поднялась наверх и переоделась в одну из легких хлопковых ночных рубашек, в которых обычно спала. Ночь была горячей и душной, слишком жаркой, чтобы накрыться даже тонкой простыней, но она устала достаточно, чтобы не обращать внимания на жару. Мишель включила светильник, и улеглась, тихонько застонав от блаженства. Чувствуя, как натруженные мышцы постепенно расслабляются, она почти сразу заснула.
Было почти два часа утра, когда Джон тихо вошел в дом. Он собирался вылететь в восемь, но после разговора с Мишель почувствовал беспокойство, и не смог ждать оставшиеся часы. Он должен был почувствовать ее в своих объятиях, чувствовать ее тонкое, слишком хрупкое тело в своих руках, убедиться, что с ней все в порядке. Беспокойство было еще более невыносимым, потому что он не понимал его причины. Наконец он не выдержал, позвонил в аэропорт и заказал билет на последний ночной рейс, быстро собрал сумку и поцеловал мать в лоб.
– Постарайся быть аккуратнее с проклятой чековой книжкой, - проворчал он, смотря верху вниз на изящную, невысокую и все еще очень симпатичную женщину, которая родила его.
Черные глаза, которые он унаследовал, внимательно смотрели на него, и один угол темно-красных губ поднялся в той же самой кривой усмешке, которая часто появлялась на его лице.
– Ты ничего не рассказал мне, но я услышала даже здесь, - поинтересовалась она. – Это правда, что дочь Лэнгли Кэбота живет сейчас с тобой? Правда, что он потерял все, что ему принадлежало?
Джон был слишком поглощен мыслями о возвращении к Мишель, чтобы почувствовать большее, чем искру гнева.
– Не все.
– Так это правда? Она живет с тобой?
– Да.
Мать посмотрела на Джона долгим внимательным взглядом. С тех пор как ему исполнилось девятнадцать, у него было много женщин, но ни одна не жила с ним, даже короткое время. Несмотря на расстояние между ними, или возможно, именно из-за этого, она знала своего сына хорошо. Никто не мог обмануть его. Если Мишель Кэбот жила в его доме, это было потому что он хотел этого, а не из-за каких-то женских уловок Мишель.
Когда Джон поздно добрался домой и поднялся по ступенькам, его встретила полная тишина. Его сердце стучало в медленном взволнованном ритме ожидания встречи с Мишель. Он не хотел будить ее, но не мог дождаться, когда ляжет в постель рядом с Мишель, чтобы только чувствовать мягкую теплоту ее тела и запах сладости ее кожи. Он устал, Джон спал всего несколько часов. Но утром … Он представил кожу Мишель, розовую ото сна, как она неторопливо потягиваться на постели с кошачьим изяществом. Тогда он уже не сможет устоять перед соблазном. Бесшумно, Джон вошел в спальню, тихо прикрыв дверь. Мишель казалась совсем маленькой в его огромной постели, она не пошевелилась при его приближении. Он поставил сумку и прошел в ванную. Когда он вышел несколько минут спустя, то оставил свет в ванной чтобы видеть, в то время как раздевается. Он снова посмотрел на кровать, и каждый мускул его тела сжался от напряжения. На лбу бисеринками выступил пот. Джон не мог оторвать взгляда от Мишель, даже если бы в этот момент на его дом обрушился торнадо. Она лежала наполовину на животе, покрывало было отброшено к изножью кровати. Её правая нога была вытянута прямо, а левая подтянута к середине матраса. На Мишель была лишь тонкая ночная рубашка, которая сбилась во сне, обнажая упругие ягодицы. Она казалась такой беззащитной. Его горящий пристальный взгляд медленно, мучительно медленно, спустился от изгиба ее ягодиц, видневшихся из-под тонкого хлопковой рубашки, к мягкой, шелковистой женской расселине и изгибам, которых он любил касаться. По телу Джона пробежала дрожь желания, ему пришлось стиснуть зубы, чтобы сдержать глубокий, первобытный стон, рвущийся из груди. Он стал настолько твердым, и так быстро, что все его тело болело и пульсировало. Мишель крепко спала, ее дыхание было глубоким и ритмичным. Его собственное дыхание резко вырывалось из его легких, по спине стекали струйки пота, а мышцы дрожали, как у жеребца, почуявшего аромат кобылы, готовой к случке. Не отводя взгляда от Мишель, он начал расстегивать свою рубашку. Он не мог ждать, он должен был взять ее немедленно. Мишель была нежной, ранимой, горячей… и она была… его. Джон просто смотрел на нее, и его контроль разлетался в клочья, а тело наливалось просто диким неконтролируемым желанием. Джон оставил свою одежду на полу спальни и склонился над Мишель, нежно переворачивая ее на спину. Она издала короткий звук, который не был настоящим вздохом, и слегка пошевелилась, но не проснулась. Желание было настолько неистовым, что Джон не мог даже разбудить ее: он повернул ее к себе за талию, раздвинул ее бедра и устроился между ними. Утратив последние остатки контроля, он погрузился в нее, и низкий грубый стон вырвался из его горла, когда шелковистая плоть плотно сжала его. Мишель захныкала, выгнулась в его руках, ее руки поднялись, чтобы обвиться вокруг его шеи.
– Я люблю тебя, - простонала она, все еще в полусне.
Ее слова пронзили Джона как молния, его тело резко дернулось, и он замер. О, Боже, он даже не знал, сказала она это ему или некой мечте, которую видела во сне, но все в нем затрепетало от этих слов. Он хотел услышать эти слова снова, произнесенные ею не во сне, хотел видеть глаза Мишель, изучающие его, когда она говорит это, чтобы он видел, о чем она думает в этот момент. Отчаянно Джон еще глубже вошел в нее, пытаясь проникнуть в ее тело так глубоко, чтобы ничто не могло разделить их.