Сердцеед
Шрифт:
– Он был страшно ревнивым, - прошептала она. – Просто до безумия. Я не могла даже заговорить с мужчиной, независимо от того, был ли тот уродлив, женат или стар. Я не могла улыбнуться официанту. Совершенно невинные вещи приводили его в бешенство. Сначала он только кричал, обвиняя меня в измене, в том, что я влюблена в другого, и допытывался, кто это. Эти вопросы становились постоянными, я уже не могла слышать их. Потом он начал бить меня. Позже он всегда сожалел и просил прощения. Он говорил, как любит меня, клялся, что никогда не сделает этого снова. Но конечно, делал.
Джон напрягся, его мускулы, дрожали от гнева, она чувствовала, что он снова выходит из себя. В темноте она погладила его лицо, успокаивая, и сама удивилась своему поступку.
– Однажды я заявила на него в полицию. Его родители откупились от обвинений и однозначно дали понять, что я не должна повторять подобное. Тогда я попыталась оставить его, но он нашел меня и притащил домой. Он … он сказал, что убьет папу, если я когда-либо попытаюсь оставить его снова.
– И ты поверила ему?
– Резко спросил Джон, впервые прервав ее рассказ. Мишель не вздрогнула от резких слов, зная, что они относились не к ней.
– О, да, я верила ему.
– Она грустно рассмеялась. – И верю до сих пор. У его семьи достаточно денег, чтобы сделать что угодно, и никогда не ответить за преступление.
– И все же ты смогла уйти от него.
– Только когда нашла возможность держать его на расстоянии.
– Как?
Мишель задрожала, ее голос сорвался.
– … Шрамы на моей спине. Когда он сделал это, его родители были в Европе. Они не успели уничтожить документы и подкупить свидетелей, а потом стало слишком поздно. У меня появились копии, и их оказалось достаточно для обвинения против него. Я купила свой развод этими шрамами, и заставила его родителей обещать держать его подальше от меня, или я буду использовать документы. Они очень переживали за свое положение и семейный престиж.
– За какой-то престиж? – невыразительно повторил Джон, с трудом удерживая ярость.
– Это теперь не имеет значения, они мертвы.
Джон не думал, что это было большой потерей. Люди, которые заботились больше о семейном престиже, чем о молодой женщине, жестоко избиваемой и напуганной, не многого стоили по его мнению.
Снова повисла тишина, и Джон понял, что она не собиралась добавлять что-нибудь еще. Если бы он позволил ей, она оставила бы это в такой сжатой и отредактированной версии, но он должен был знать больше. Рассказ Мишель причинял ему сильную боль, он и не думал, что возможно чувствовать такую боль из-за другого человека. Но для Джона было жизненно важно знать все, чтобы не было больше никаких недоговоренностей между ними. Он хотел знать, о чем она думает и почему держит дистанцию между ними, хотел знать как она жила эти два года после развода.
Он коснулся спины Мишель, лаская ее кончиками пальцев.
– Это было причиной, по которой ты не хотела плавать?
Мишель отодвинула голову от его плеча, и ее голос звучал совсем тоненько в темноте.
– Да. Я знаю, шрамы почти незаметны. Но в моей памяти они все еще есть и я так боялась, что кто-то заметит их, и будет спрашивать, откуда…
– Поэтому ты всегда надеваешь длинную ночную рубашку после того, как мы занимаемся любовью.
Она была тиха, но он почувствовал ее кивок.
– Почему ты не хотела, чтобы я знал? Я ведь не случайный прохожий с улицы.
Нет, он был ее сердцем и ее сердцеедом, единственным человеком, которого она когда-либо любила, и поэтому более важным для нее, чем кто-либо еще в этом мире. Она не хотела, чтобы он знал уродстве, которое было в ее жизни.
– Я чувствовал себя грязной, - прошептала Мишель. Мне было стыдно.
– Мой Бог! – Взорвался Джон, поднимаясь на локтях, чтобы наклониться к ней.
– Почему? Это была не твоя вина. Ты была жертвой, а не злодеем.
– Знаю, но это ничего не меняет. Я все еще не могу избавиться от этих ощущений.
Он поцеловал ее, долго, медленно и горячо, языком показывая ей, насколько желает ее. Он продолжал целовать Мишель, пока она не ответила, обвивая руками его шею и отвечая на движения его языка своим. Тогда он откинулся на подушку, притянув ее голову к себе на плечо. Она была обнажена: Джон мягко, но твердо отказался позволить ей надеть ночную сорочку. Теперь между ними не было тайн, и Мишель была этому рада. Она любила прикосновения его теплого, твердого мускулистого тела к своей обнаженной коже. Джон все еще размышлял, неспособный оставить эту тему. Она чувствовала его напряженность и медленно провела рукой по его груди, гладя вьющиеся волосы и маленькие круглые соски с их крошечными бугорками в центре.
– Успокойся, - пробормотала Мишель, целуя его плечо. – Это в прошлом.
– Ты сказала, что его родители контролировали его, но они мертвы. Он беспокоил тебя с тех пор?
Мишель задрожала, вспоминая телефонные звонки Роджера.
– Он звонил мне домой. Я не видела его. И надеюсь, что никогда больше не увижу. – Последняя фраза Мишель была полна отчаянной искренности.
– Домой? К тебе домой? Когда?
– До того как ты забрал меня к себе.
– Я хотел бы встретиться с ним, - сказал Джон со зловещим спокойствием.
– Надеюсь, этого никогда не случится. Он - … ненормальный.
Они вновь сплелись в объятьях. Теплая, влажная ночь, окутывала их, и Мишель почувствовала себя сонной. Но Джон вновь дотронулся до нее, и она чувствовала, что в нем кипит новая волна гнева, его вновь мучила потребность знать:
– Что он использовал?
Мишель вздрогнула, отстранившись от него. Тихо выругавшись, он взял ее за руку.
– Скажи мне.
– Это не имеет никакого значения.
– Я хочу знать.
– Ты и так знаешь.
– Слезы вновь жгли ее глаза. – Нетрудно догадаться, это так банально - ремень.
– Дыхание Мишель сбилось.
– Он … он обертывал кожаный конец вокруг своей руки…
Джон застонал, его большое сильное тело дернулось, словно от боли. Он думал о застежке пояса, впивающейся в ее мягкую кожу, и его пронзила боль. Ему безумно захотелось совершить убийство. Более чем когда-либо, он хотел повстречать Роджера Бекмана.
Он почувствовал как руки Мишель обняли его.