Сердцу не прикажешь
Шрифт:
Элизабет оказалась англичанкой только по материнской линии. Отец их — поляк. Иван, видимо, похож на него.
— Я много лет жила в Англии, — пояснила Элизабет. — А теперь Иван сделал эту виллу моим домом. Он постоянно живет здесь, уезжает только на гастроли.
— И тогда вы, должно быть, испытываете одиночество, — заметил Малколм. — Я не видел по соседству других вилл, да и деревушка отстоит от вас на добрую милю или полторы.
— Я никогда не чувствую себя одинокой, — ответила Элизабет. — У меня столько друзей. Я сейчас
Взяв со стола кусочек бутерброда с маслом, она подошла к широкой стеклянной двери, ведущей на узкую веранду.
На легкий свист Элизабет с крыши и деревьев, шумно хлопая сизыми крыльями, в одно мгновение слетелось около десятка голубей.
Они садились девушке на руки и плечи, отхватывали клювом кусочки хлеба и, опустившись к ее ногам, склевывали хлеб до единой крошки.
Это была идиллическая картина, и Малколм любовался смеющимся лицом Элизабет, бликами солнца на ее белокурых кудрях, мягкой окраской оперения кружащихся над девушкой голубей, которые полностью доверяли ей.
— Многие из них прилетели сюда из Монте-Карло. Часто они прилетают ранеными и долго привыкают, прежде чем становятся ручными. Есть среди них покалеченные настолько, что даже не позволяют лечить себя. Таких я просто держу в доме до полного их выздоровления.
— Охота — жестокий вид спорта, — заметил Малколм.
Ему стало стыдно, когда он вспомнил, как некогда сам любовался голубиной охотой и даже делал ставки на победителя.
— Вы никогда не сопровождаете брата в его поездках? — спросил он Элизабет, когда она рассталась со своими пернатыми друзьями и принялась разливать чай.
— Нет, я остаюсь здесь, — ответила она.
Малколму показалось, что легкая тень пробежала по ее лицу.
Вскоре к ним присоединился Иван. Они оживленно беседовали и смеялись.
Странно было видеть в этом уединенном месте великого музыканта и такую красивую девушку.
Очевидно, Ивана — а о нем в его тридцать пять лет уже заговорили как о гениальном пианисте — осаждают шумные светские друзья и знакомые, поэтому он и бежал сюда, думал Малколм.
Хорошенько приглядевшись к Элизабет, Малколм понял, что она своим юным видом обязана прежде всего цвету лица и хрупкой фигурке.
Какие-то фразы, оброненные ею во время беседы, и собственные наблюдения привели его к выводу, что ей, должно быть, лет около тридцати. Тонкие черты лица Элизабет, чистая нежная кожа, манера говорить с детской непосредственностью, искренность — все это делало ее моложе своих лет.
Ничего похожего на претенциозность не было ни в брате, ни в сестре. Они вовсе не пытались произвести впечатление, понравиться. Им были присущи естественное обаяние и искренняя увлеченность тем, что они делали.
Вскоре Малколм сам убедился в том, что Элизабет сказала ему правду — в силу своего характера она и в самом деле не способна была испытывать ни скуку, ни одиночество.
Что бы она ни делала — ела ли крестьянский хлеб с медом, слушала, как играет брат, или же показывала Малколму великолепную панораму, открывающуюся с вершины горы, она искренне радовалась всему этому.
«Вот в чем ее секрет, — думал Малколм. — Не только самой радоваться, но и делиться радостью с другими».
Он не помнил, был ли когда-нибудь так счастлив, как в тот день, в гостях у брата и сестры Керчнер. Они приняли его, как близкого человека. Он уезжал, уверенный в том, что может снова навестить их, ибо их приглашения искренни, а не просто дань светской вежливости.
— Приезжайте к нам в пятницу, — сказала ему Элизабет. — Я приглашаю вас на ленч. После него мы совершим прогулку в горы по моим любимым местам, а потом...
Она радостно всплеснула руками:
— Вы ведь можете остаться на ужин? Мы попросим Ивана поиграть нам. В пятницу — полнолуние, я так люблю сидеть в саду, когда он залит лунным светом, и слушать, как играет Иван. Мне кажется, что именно так следует слушать музыку, как вы думаете?
— Я никогда не пробовал, — признался Малколм.
— В таком случае это будет просто чудесно! — улыбнулась Элизабет. — Обещайте, что приедете.
Принимая приглашение, Малколм знал, что не только удостоился чести послушать игру выдающегося пианиста и композитора, но и получил возможность снова побыть рядом с Элизабет.
Он с трудом поверил глазам, когда увидел, что на часах уже половина шестого. Он задержался на целых полтора часа. Элизабет весело рассмеялась.
— Пьер простит вас, — успокоила она Малколма. — Я рада, значит, вам было хорошо, раз вы забыли о времени, а ведь это не всегда удается. Я знаю, как бесконечно медленно может тянуться время.
— Я тоже это знаю, — мрачно промолвил Малколм, вспомнив последние пятнадцать лет.
Элизабет, словно почувствовав, что ее слова вызвали печальные воспоминания или, возможно, причинили боль, легонько коснулась его руки.
— Так хорошо, когда мы просто не замечаем, как идет время, и не придаем этому абсолютно никакого значения.
Малколм посмотрел на нее. Она продолжала:
— Человеку свойственно забывать о времени, не так ли? Суетясь и толкаясь, он устремляется вслед за собственной фантазией и начинает верить в нее, пока наконец не теряет контроль над ней и не становится ее пленником.
Она рассмеялась.
— Я, кажется, стала чересчур серьезной, — сказала она, — но вы сейчас... как бы это сказать? — так посмотрели на меня, словно о чем-то горько сожалеете.
— Так оно и есть, — признался Малколм.
— Но это значит тратить время впустую. Время как деньги. Если вы истратили их, стоит ли сожалеть об этом. Их нет, вот и все.
Тень, мелькнувшая в глазах Малколма, исчезла.
— Как здраво вы рассуждаете!
Взяв ее руку, он поцеловал ее и тут же заторопился уходить.